— О-ой, — выпустив мужские ладони, прихлопнула она собственные к груди. — А вот тому, видно и быть.
— Чему… быть? — глухо уточнил, распрямивший спину капитан.
— А тому, что сам ты себе в предстоящих поисках главной помехой и станешь, — многозначительно изрекла гадалка и направилась обратно к столу. — Честь свою можно по-разному отстаивать. И приумножать ее можно разными путями.
— Я не о своей чести пекусь.
— Ой, ли? — сморщила она свой острый нос. — Ты кому сейчас врешь? Нам или себе? Твой родитель, конечно, успел начудить со своими заполошными Бенанданти[3], да только вы с ним давно друг за друга не в ответе. И давно живете на разных берегах. Так с чего, вдруг, такая прыть?
С чего, вдруг, подобная прыть?.. Мужчина на мгновенье задумался и упрямо тряхнул головой:
— Да. Мне это тоже надо. Так ты, Клара, поможешь? — глянул он исподлобья на старушку, скрестившую на тощей груди руки. Та лишь с досадой покачала головой:
— Вашу бы, каменную мужицкую гордыню, да на изгородь. До небес бы вознеслась… Не могу я тебе помочь.
— Почему? — медленно уточнил вопросивший.
— Да потому, что перекрыты мне те тропы «туманом» — магия посильней моей клан этот древний бережет. Но… — вскинула она палец.
— Все же, есть «но»?
— Есть. Другая магия есть. Чистая, прозрачная. Исконная магия этого мира. Да только пользоваться ею надо осторожно.
— Кому? — недоуменно хмыкнул капитан. — Мне? Да из меня маг, как из моего боцмана — белошвейка.
— А что? — неожиданно вскинулся тот. — Я сам себе штаны чиню и…
— Умолкни, Яков. А ты, уважаемая Клара, выражайся конкретней. Что за местная сила и по какому рецепту готовится?
— Нет, сынок, — совершенно не впечатлившись гневной речью, захихикала старушка. — Это не боцман твой — белошвейка. Это ты у нас — кухарь. Или, кок по вашему… Послушай меня, — сняла она, вдруг, с лица улыбку. — Послушай внимательно: место, куда ты должен последовать, явилось мне высокими зелеными столбами. И даже не столбами, нет. Свечами. И свечи те высятся на самом берегу и тебе надо именно туда. Там пульсирует… А как доберешься — будь внимательным. Она сама тебе явится.
— Кто?.. Магия?
— Девушка, — выдавила гадалка. — Она — носитель той магии.
— Девушка? И как я ее узнаю? — скривился капитан. Старушка же в ответ фыркнула:
— Узнает он. Будешь внимательным — узнаешь. Или ты от меня подробного портрета ждал? Так здесь я тебя разочарую, потому как сама видела лишь ее нечеткий образ.
— И в чем он выражался?
— В чем? — потерла старушка наморщенный лоб. — На мир она смотрит не как все. Вот в чем. Он у нее, то зеленый, то желтый. Но, любимый ее цвет — голубой, как море в солнечный полдень. И еще я ее руки видела. И не сказать, чтоб грязные. Просто… — вдруг, щелкнула она пальцами. — разноцветные. Точно! Вот руки у нее постоянно разноцветные. И саму себя она считает «трусихой».
— И это все? А как она мне поможет… отстоять и приумножить собственную честь? Эта «разноцветная трусиха при неизвестных зеленых свечах»?
— А это уже не моя забота, — категорично отрезала гадалка. — Я что могла — сказала. Дальше — сам своим разуменьем.
— Ага…
— Капитан, сэр?
— Чего тебе? — бросил, хмуро отвернувшись к огню, мужчина.
— Я, кажется, знаю, что это за «зеленые свечи». Помните, капитан, несколько лет назад мы заходили в один порт по пути из Эйфу домой?
— Ну-у? — повернулся тот к боцману. — И-и…
— И порт тот назывался Канделверди.
— Что в переводе с исходного итальянского, звучит, как «зеленые свечи», — глухо закончил за Якова мужчина. — А ведь верно. Клара, может такое быть?
— Канделверди?.. — медленно повторила гадалка, будто еще что-то для самой себя решая. — Может, сынок. Может. Там она, твоя… трусиха.
— Ну, значит, на рассвете — снимаемся сразу туда. А дальше, — усмехнулся, вскинув лицо к низкому потолку мужчина. — своим разуменьем… Клара, благодарить в вашем деле не принято. Так что… — запустил он руку за пазуху и вынул оттуда тяжелый кожаный мешочек…
Старушка, проводив визитеров до порога, еще долго стояла в ярко освещенном прямоугольнике двери. И сначала она просто вслушивалась в удаляющиеся по дороге голоса. Потом, отведя взгляд к фонарю над колодцем, нахмурила и без того изрытый бороздами морщин лоб.
— Канделверди… Дело чести… Ох уж мне эта вечная мужская погоня за иллюзиями… Глупый, глупый гордец. Приумножить он собрался. Приумножишь то ты, наверняка. Да только истинную цену этому поймешь еще не скоро. И… бедная девочка… Да, видно, это — судьба. И никуда от нее… А я то — старая недоделка… Ведь сама же… — гадалка, продолжая тихо корить себя, мужскую суть и весь, сошедший с ума мир, медленно закрыла дверь, вновь предоставив право голоса присмиревшим ночным сверчкам…
— Подмалёвок… Подмалёвок и это тоже — лишь жалкий, скучный подмалёвок[4]! — три плотных листа, один за другим, спикировали прямо к моим ногам. — Лучистая Мадонна! Это — не ученица. Это — сущее наказание на мою…
— …новую соломенную тарелку, — не удержавшись, продолжила я, сгребая с плит террасы свои шедевральные работы. — Хотя, вчера страшнее была, — маэстро выпустил жар носом — у него это всегда выразительно получалось. И, как бы новой шляпы не лишился. Да что я все с его шляпами то?! Пришлось строить привычную покаянную физиономию:
— Я старалась. Правда, — сморщив облезлый нос, потупилась я в пыльные учительские сандалии.
— Она старалась! — тоже привычно не проникся учитель. — Она стара-лась. Зоя!
— Да.
— Ты в какой стране живешь?
— В Чидалии, маэстро Бонифас.
— В Чидалии! — запальчиво взвился тот. — В месте, где кристально-синее море, изумрудно-сочные кипарисы и золотисто-слепящий песок! В месте, где каждый младенец рождается с абсолютным вкусом и первым делом восклицает: «О, какая грудь!» Где танцуют, когда счастливы, и когда убиты горем! Где в людях, еде и природе напрочь отсутствуют полутона! Так почему же, когда я смотрю на твои… рисунки, у меня ощущение, будто ты производила их на свет среди вечных снегов? Зоя! Где всё это?! Где Чидалия?!
О, как же мне «всё это» обрыдло!
— Она там есть, маэстро. Просто… вы ее не видите.
— Не вижу? — склонив голову набок, прищурился мужчина. — Наверное, потому, что она спрятана за унылыми бледно-салатовыми садами и серо-буро-розовыми горами? И размытое бежевое солнце ее недостаточно освещает? Зоя?
— Да, маэстро.
— Ты опять писала сквозь свои линзы? Я их не все у тебя отобрал? — душевно поинтересовался педагог. Я же, напротив, насупилась:
