Бэйшл, как и большинство представителей его вида, вовсе не был живым.
Он не имел семьи, кроме его мёртвых братьев и сестёр.
Вампирский король сделал шаг ближе, и его пальцы проворно скрутили концы сигареты видящих, палочки hiri, как её называли в Старом Мире. Он закончил придавать ей более-менее цилиндрическую форму — распространённое действие после доставания слегка смятой версии hiri, хранившейся в традиционной упаковке.
Он смотрел на Фаустуса этими мёртвыми бесцветными глазами, и на его привлекательном лице с крупными чертами, выступающим подбородком и носом появилась улыбка. Его драматичные золотисто-каштановые волосы оттеняли нетипично большие глаза с длинными чёрными ресницами и подчёркивали белую вампирскую кожу.
В этой красоте было нечто первобытное.
Даже когда он был человеком, там жило животное.
— Ты сейчас так доволен собой, Чарльз, — заметил Брик. Его луизианский акцент вновь сделался заметнее. — Мне правда ненавистно рушить эти твои иллюзии, мой старый друг. Особенно сейчас, так близко к концу. И всё же мне кажется, что тебе надо узнать несколько вещей прежде, чем мы опустим завесу над этими отношениями.
Бэйшл аккуратно поместил hiri между губ.
Всё ещё наблюдая за глазами Фаустуса, он запустил руку в карман зелёного ретро-костюма. Под зелёным как лес пиджаком вампир носил тёмно-красную рубашку и чёрный галстук. Он достал из внутреннего кармана серебряную зажигалку с выступающим черепом сбоку — скорее всего, в представлении вампира это было шуткой. Однако зажигалка не выглядела дешёвкой, которую можно купить на заправке или в магазине сигарет. Она казалась сделанной на заказ. Трёхмерный череп выступал из металлического основания как живая картина, почти предмет искусства.
Фаустус смотрел на этот дизайн, пока вампир щелкал зажигалкой, чтобы вспыхнуло пламя.
Он наблюдал, как вампир пососал кончик hiri, чтобы та загорелась, затем захлопнул зажигалку и вернул её в карман тёмно-зелёного пиджака.
Он выдохнул дым со знакомым сладким запахом.
Бэйшл посмотрел на кончик hiri с некоторым сожалением.
— Полагаю, теперь мне придётся научиться обходиться без них.
Как обычно, его манеры, внешность и слова являлись чем-то средним между пародией и мультяшным злодеем.
Вампир не торопился — сделал ещё одну большую затяжку сигаретой hiri, посмотрел на зеленовато-серый металл окружавшего их коридора. Он выдохнул ещё больше дыма, затем взглянул в глаза Фаустуса.
— Однако, боюсь, я вынужден тебя разочаровать, Чарльз, — привлекательный, похожий на пирата вампир опустил сигарету вдоль своего бока. — И разочаровать тех, кто с нетерпением ждал этих волнительных событий, спланированных вместе с тобой.
Он неопределенным жестом обвёл камеру и коридор.
— В конце концов, драма в зале суда — это всегда лучшая драма. Особенно когда дело касается финала, приносящего удовлетворение.
Бэйшл сделал очередную чувственную затяжку hiri, и его глаза оставались неподвижными.
— Но, боюсь, мы с моими союзниками пришли к разным выводам. Мы решили... те из нас, кто действительно родом из этой крупицы пыли в изумительном творении мультивселенной... те, кто здесь принимает настоящие решения... те, кто здесь является местными... мы решили, что твоё присутствие больше не нужно на этой маленькой драгоценной планете, Чарльз.
Он сделал грациозно пренебрежительный жест одной рукой.
— С сожалением сообщаю, что решение было единодушным.
Взгляд вампира изменился на глазах Чарльза.
Ранее там виднелось веселье, любопытство, некое томное удовлетворение, как у кота, наконец-то поймавшего птичку... но теперь не осталось ничего.
Все чувства как будто ушли с этого белого лица, из этих хрустальных глаз.
Теперь они вторили сути вампира.
Они выглядели мёртвыми.
— Боюсь, у нас возникла потребность вернуть ситуацию к тому виду, которым мы наслаждались в прошлом, — добавил Бэйшл, выдохнув ещё одно облако дыма со сладким запахом. — Видишь ли, мы скучаем по тому миру. И пусть мне весьма нравятся твои племянница и племянник, они тоже получат выговор. Им придётся выслушать весьма суровые слова и согласиться на довольно строгие условия относительно пребывания в этом аккуратном маленьком пузыре, который мы называем домом...
Фаустус хотел не интересоваться словами вампира.
Он хотел не поддаваться раздражающей попытке завлечь его, пробудить в нём нервозность, страх или любопытство... или что там вампир пытался пробудить в нём сейчас.
— Но это проблема не для сегодняшнего дня, да? — Бэйшл-Вампирский-Король улыбнулся, показав грациозный жест рукой с сигаретой. — Ибо я слышу, что милая Мириам вновь очнулась от того, что ты с ней сделал. Они летят, чтобы завершить свадебную церемонию... буквально через несколько дней. Радостные новости, да?
Фаустус не ответил.
Он наблюдал за глазами вампира.
Он видел там лёгкие завитки крови, напоминавшие струйки алого дыма.
Он не мог отвести взгляда от полного отсутствия чувств в этих глазах.
Он знал, что означает это выражение.
Вопреки собственному желанию он повёлся на насмешки вампира.
— Ты убьёшь меня сейчас? Сейчас, Бэйшл? — он ответил на этот хищный взгляд, и в его голосе звучал укор. — Людям это очень не понравится. Ты лишишь их шарады правосудия и нормальности? Или в этом и заключается смысл?
Фаустус видел, что глаза вампира на мгновение дрогнули от того, как он его назвал.
— ...О, прошу прощения, «Брик». Я же не должен знать твоё настоящее имя, так? Твоё данное прародителем имя? Нам, простым смертным, не дозволяется его произносить.
Тон Чарльза сделался ещё более укоризненным.
— Кем бы ты себя ни считал, как бы ты себя ни называл, ты не можешь верить, будто люди считают вас «местной» расой. В этом явно человеческом мире вы такие же пришельцы, как и я. Возможно, вы даже более чуждые. Определённо более опасные.
Улыбка вампирского короля не дрогнула.
То пустое выражение ни на секунду не уходило из потрескавшегося хрусталя глаз.
Когда он заговорил, его тон показался почти скучающим.
— Так интересно, как быстро фортуна может повернуться спиной, — голос Брика изменился, обретая гипнотизирующую вампирскую мелодичность. — Должно быть, тебе так тяжело, Чарльз. Не иметь вообще никакой власти. Знать свою судьбу, понимать её... возможно, даже принять как неизбежность... и всё же быть не в состоянии отпустить роль, которую ты когда-то играл. Ты ничего не можешь с собой поделать, да? Ты просто неспособен не противиться этой беспомощности. Не противиться реальности твоего поражения. Ибо ведь это на самом деле беспокоит тебя, не так ли, Чарльз? Поражение?
Улыбка вампира стала заметно шире.
Та же улыбка всё так же не отражалась в его глазах.
Он наблюдал за Фаустусом как за бабочкой, которую пришпилили булавкой, вонзённой в грудную клетку.
— Ты просто не в силах вынести тот факт, что тебе нечем мне угрожать, — поражался вампир. — У тебя никакой возможности воплотить в жизнь хоть небольшую месть или вызвать хоть капельку страха. Ты не можешь пробудить даже слабую эмоцию во мне или в ком-то другом. Ничего, кроме, пожалуй, жалости. Для типа вроде тебя это просто пытка.
Улыбка вампира сделалась задумчивой.
— Поэтому ты угрожаешь мне людьми... знанием моего имени... ты ищешь все возможные рычаги давления. Что угодно. Но печальная правда заключается в том, что у тебя ничего нет, Чарльз. У тебя ничего не осталось. Ты не можешь даже сдуть в мою сторону семена одуванчика... если бы ты вообще мог дотянуться до меня сквозь стены тюрьмы.
Бэйшл снова плавным жестом указал на своё окружение.
Фаустус ощутил, как его ярость усиливается.
Пока существо говорило, это чувство нарастало — возможно, потому что он чувствовал честность в словах существа. Бэйшл даже не пытался намеренно задеть его. Жалость была искренней, как и настоящее сожаление из-за того, каким ничтожным существом стал Фаустус.
