Я проснулась с отчаянно бьющимся сердцем, с трудом пытаясь перевести дыхание. За окном было темно, все так же свирепо завывал ветер.
Как жаль, что это всего лишь сон, подумала я и… рассмеялась.
О чем жалеть? Не все ли равно, какие тряпки нам приходится носить и в каком мире жить. Я — его невеста. Наяву, а не во сне. Он влюблен в меня, и все это рано или поздно случится. Я — снова молодая красивая девчонка и обязательно буду чувствовать и воспринимать все, как она. Уже начинаю!
Я встала, зажгла от углей в камине лучинку, от нее — светильник. Скинула рубашку, поежившись от ночной прохлады. Подошла к зеркалу, висящему на стене за ширмой, рядом с сундуком. И впервые, любуясь отражением, не напоминала себе: «Это ты, Дженна!»
Потому что и так знала. Эта похожая на грациозного олененка девочка, уже почти девушка — я!
29.
Я тоже писала Тэрвину ежедневно. Вернее, одно большое письмо по кусочкам. Не торопясь, обдумывая каждое слово. О своих занятиях, о всяких маленьких происшествиях в замке, о мыслях и снах. Это стало неотъемлемой частью дня. Сначала учеба с Малленом, после обеда музыка, танцы и хорошие манеры, а потом — письмо. Оставалось еще время, чтобы почитать, и погулять в саду или по галерее, любуясь морем, и для рукоделья, но все это было не настолько важно.
Неделя шла за неделей, сырая хмурая осень незаметно перешла в такую же сырую и неуютную зиму. Я тайком завела себе расчерченный на клеточки календарик и вычеркивала дни от одного прихода корабля до другого. В долгожданный день после завтрака бежала на галерею и всматривалась в море, а как только на горизонте появлялась темная точка, неслась к пристани. В любую погоду. Даже в дождь — накинув плотный, почти непромокаемый плащ с капюшоном. Само собой, учеба ради такого случая отодвигалась.
Отдав свои письма капитану, я возвращалась в комнату и читала очередную короткую записку от Медора. Разумеется, первым хотелось открыть письмо Тэрвина, но откладывала на потом — на сладкое. Занималась с Малленом, искоса поглядывая на бежевый квадратик с красной печатью, лежащий на подушке.
Казалось бы, что можно узнать о человеке по одному письму в неделю, пусть даже очень длинному и подробному? Но к этим ровным мелким строчкам, описывающим его жизнь, день за днем, раскрывающим надежды и мечты, добавлялось и то, что пряталось между ними. Я читала письма Тэрвина и словно разговаривала с ним. Каждое новое добавляло что-то к его образу.
Какой он, спрашивала я себя. И сама отвечала.
Спокойный, уверенный — и в то же время способный радоваться и смеяться от души. Наблюдательный, вдумчивый, умный не по годам. Настойчивый и упорный. Внимательный и заботливый. Он всегда спрашивал о моем самочувствии и настроении, беспокоился, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь.
Недостатки? Наверняка они были, но об этом я особо не задумывалась. Хотя и подозревала, что его упорство может легко перетекать в упрямство, а забота — иногда зашкаливать. Но кто без греха?
Мне очень хотелось увидеть Тэрвина снова, но он писал, что отец вряд ли разрешит навестить меня раньше весны. Дороги зимой становились почти непроезжими, хорошо хоть привычные ко всему вестовые добирались с письмами до восточного порта.
Я ловила себя на том, что потихоньку влюбляюсь в него — вот так, на расстоянии. И вспоминала термин из физики: наведенные колебания. Когда-то я училась в музыкальной школе на хоровом отделении и запомнила, как отзывается на ноту соль стол, если к нему прижать пальцы. Мне так это нравилось — как будто он подпевал! А сейчас я сама была таким столом, отзываясь на чувства Тэрвина.
Нет, мой полувековой опыт никуда в одночасье не делся. Но теперь он — на удивление! — не мешал, даже помогал в чем-то. Прежняя жизнь все больше отдалялась. Я ничего не забыла, но это стало похожим на интересную книгу, которая запомнилась в мельчайших деталях. Дочитала, обдумала — и поставила на полку. Чтобы начать новую, не менее увлекательную.
Да, с каждым днем я все больше и больше осознавала себя Дженной. И мои зарождающиеся чувства к Тэрвину были, по сути, еще детскими, когда в мечтах не идут дальше прогулок за ручку и поцелуя. Хотя девчонкам в таком возрасте страшно интересно все, что касается секса, они редко связывают его с собой и с мальчиком, в которого влюблены. Я знала об этом все, что только может знать женщина, но нас с Тэрвином это не касалось… пока не касалось.
С Каем мы мои чувства не обсуждали. Мне не хотелось, а он деликатно помалкивал, подъедая мои эмоции. Разговаривали больше о насущном. О безопасности. Теперь он реально был моим ангелом-хранителем. Как бодигард, каждое утро осматривающий с помощью зеркала днище Мерседеса, в который предстоит сесть шефу. Точно так же Кай заглядывал в недалекое будущее, чтобы узнать, не грозит ли мне смертельная опасность.
Что касается Маллена, время шло, а ясности так и не прибавилось. Он по-прежнему тревожил, и беспокойство это было совершенно непонятным. Медор на мой заданный в письме вопрос толком ничего не ответил. Лишь то, что до сих пор учитель ни у кого никаких подозрений не вызывал и ни в чем предосудительном замечен не был. При дворе служил больше десяти лет, занимался с другими детьми, последние три года — со мной. Жена его, дочь дворцового смотрителя, погибла несколько лет назад, упав с лошади, маленький сын жил у родни в деревне.
Кай своего мнения не изменил: оснований не доверять Маллену он не находил. Какой-либо чувственный интерес ко мне тоже исключался. Я и сама поняла бы это, а уж Кай — тем более. Но время от времени я ловила на себе взгляд учителя — цепкий, пристальный, словно проникающий вглубь. И тогда по спине пробегали мурашки, неприятно щекоча крохотными мохнатыми лапками.
В первые дни после приезда в замок я надеялась, что смогу подружиться с Тэллой и Диной, однако этого не произошло. Нет, они держались со мной вежливо и доброжелательно, но не более. Была ли причиной разница в положении или в возрасте — какая разница? Иметь вместо подружки ехидного невидимку — это было грустно. Оставалось утешать себя тем, что служанки не испытывают ко мне ненависти, как Нелида. С ними я хотя бы могла поболтать о чем-то нейтральном, иначе чувствовала бы себя совсем одинокой. Особенно в середине недели, когда очередное письмо Тэрвина уже было перечитано много раз, а до следующего корабля оставалось еще так долго. Это в зрелом возрасте дни мелькают, как огни за окном скорого поезда. А в юности время ползет беременной черепахой, так и хочется придать ей ускорения.
30.
— Кажется, вот-вот заболею, — пожаловалась я Тэлле. — Может, не ждать, прямо сейчас позвать лекаря?
Уже несколько дней меня познабливало, несильно, но противно болела голова, иногда накатывала пугающе знакомая слабость.
— Вы не промочили ноги, когда выходили в сад, нисса Дженна? — забеспокоилась служанка. — Или могло ветром продуть на галерее. Я схожу за нессом Атерисом.
Пожилой румяный толстячок в обычном для врача длинном черном балахоне задал кучу вопросов, заглянул в горло, приложил к груди ухо, слушая дыхание, и даже помял через платье живот.
— Возможно, вы слегка простудились, нисса Дженна, — предположил он, закончив осмотр. — А может, дело в том, что скоро станете девушкой. Понимает, у девушек и взрослых женщин…
— Я знаю! — прозвучало не слишком вежливо, и я добавила, чтобы смягчить: — Спасибо, несс Атерис, но мне уже рассказали.
— В этом нет ничего страшного или непристойного, — лекарь, похоже, решил, что я не захотела его слушать по причине излишней стыдливости. — Девочка должна радоваться, что взрослеет.
Тэлла и Дина переглянулись, едва сдерживая смешки, и я их прекрасно понимала. Нет, все ясно, дело естественное и необходимое, никуда от него не денешься, но радость от этого явления испытываешь только в одном случае, да и то всего несколько секунд. Когда оно происходит после нежеланной задержки. Впрочем, именно это знание мне сейчас было точно ни к чему, пусть лежит на дальней полке со многими другими. До поры до времени.
