Эстос остановился и посмотрел на застывшую ладонь Альды.
— Ты хочешь меня? — спросил он. Голос его был глухим, хрипловатым и тёплым, таким же обволакивающе тёплым, как их близость. — Хочешь?
Всё внутри Альды повторяло это простое и короткое слово, и потому, что это было правдой… Она хотела, и давно. Нет, не именно Эстоса — просто узнать, что это значит, быть с мужчиной.
— Да.
Эстос ничего не сказал, только шумно втянул воздух и прижался губами к виску Альды.
Он целовал её всё смелее, ласкал скулы и шею, а его пальцы тянули застёжки на куртке.
— Да, — снова прошептала Альда, — но, пожалуйста, не сейчас. Потом.
Она подозревала, что настоящая секковийка не сказала бы такого, но всё же произнесла:
— Для меня это слишком быстро.
Эстос, словно не слыша её слов, припал губами к её шее так низко, что Альда невольно содрогнулась от стыда — и от возбуждения тоже. Никто ещё не касался её настолько бесстыдно.
Ладонь Эстоса легла ей на грудь, мягко сжала… Груди у Альды были небольшими, так что Эстос мог легко обхватить одну, точно яблоко.
Он стянул куртку и рубашку вбок, обнажив грудь Альды. Губы Эстоса сомкнулись на её кончике, и от прикосновения влажного, обжигающе-горячего языка Альду выгнуло, и по телу прошла жаркая, тёмная, глубокая дрожь.
Другой рукой Эстос коснулся низа её живота, а потом рука пошла глубже. Альда, не помня себя, подалась навстречу и её бёдра судорожно сжались вокруг его руки, словно хотели вместить её в себя поглотить. Между ног зрела влажная тяжесть.
— Нет, постой… — простонала Альда, собирая в кулак остатки воли. — Не сейчас…
Эстос втянул воздух сквозь зубы, но всё же отстранился.
А Альда уже готова была его толкнуть…
— Сейчас не время, — сказала она, точно оправдываясь. — Произошло столько странных, непонятных вещей, а тебя заботит… Это всё, о чём ты можешь думать?
— Я думаю о многом, — улыбнулся Эстос, убирая со лба растрепавшиеся волосы. — О многом одновременно. И я не могу не думать о тебе, когда ты рядом.
— То многое, о которым ты сказал, — что это? Твоя болезнь? Твой долг перед домом?
— Моё волшебное исцеление. И мой отец…
— Твой отец? Ты в такой момент думаешь об отце?
— Всё не так просто, как если бы я был сыном торговца или военного… — Эстос покачал головой. — Если ты останешься в Соколином доме, тебе нужно будет принести клятвы. Прости, что не сказал сразу… Я не то чтобы совсем не подумал об этом, но тогда мне это показалось неважным.
— Клятвы верности дому?
Альда мысленно обругала себя: как же она сама об этом не подумала?!! Колдовские дома требовали клятв даже от самых незначительных прислужников вроде поливальщиков огородов и чистильщиков выгребных ям… Разве может быть позволено никому неизвестной секковийке просто так проходить во внутренние покои и уходить? На своё счастье, Альда не приносила клятвы верности ни одному из домов правого берега; кланы убийц выполняли указания любого из связанных с ними домов, а также жрецов Двора Смерти. Если бы она принесла обет Небесному дому или любому другому, то не смогла бы поклясться повторно — её губы не разомкнулись бы, а дыхание остановилось, чтобы не допустить лживых слов. Принести клятву Соколиному дому она сумеет. Но была ещё клятва крови… Она повелевала убить или умереть самому. Альда никогда не пробовала преступить её и всегда убивала тех, кого пообещала убить. Она слышала истории о членах своей семьи, которые неосмотрительно брали на себя неосуществимые обязательства; они умирали, пытаясь убить недосягаемых для их мастерства людей, потому что не могли отступить… Клятва не давала им покоя, вынуждала исполнить обещанное, пускай они и понимали тщетность попыток. Но вот что происходило с теми, кто намеренно уклонился от выполнения долга и отказался убивать, Альда не знала. Говорили, их постигла страшная расплата. Несравнимые ни с чем мучения… «Словно тысячи огненных червей медленно пожирают тебя изнутри», — так говорил отец. А их имена этих людей были стерты со священной стены и забыты.
Но что же делать ей?
Если она — хотя бы в мыслях — откажется убивать Эстоса, на неё тут же падёт проклятие, и она сама умрёт в страшных муках.
Что же ей делать?
Альда вдруг поняла, что Эстос ей что-то говорит, а она не слышит.
— Я на мгновение задумалась, — честно призналась Альда. — И не слушала тебя.
— Я говорил про клятву верности дому. Это не так страшно, как можно подумать. И от неё можно освободиться, хотя и не полностью… Мы выберем день и час, чтобы ты могла прийти к моему отцу. Он наложит на тебя простое заклятие, и…
— Что значит «не полностью»? — спросила Альда.
— Это значит, что если ты… решишь уйти, — голос Эстоса дрогнул, — то не будешь обязана выполнять приказания господ нашего дома, но будешь по-прежнему связана клятвой молчания и не сможешь ничего рассказать об отце, устройстве поместья и прочем.
— Не выдам никаких тайн?
— Да, не сможешь ни слова произнести. Но ты же и не собиралась?..
— А другое? Я слышала от одного купца про полное повиновение, якобы слуги колдовских домов не имеют своей воли. Это правда? Я подчинюсь, чего бы ты ни попросил?
— Есть и такие клятвы, — кивнул Эстос, — но я не буду требовать их от тебя. Я не служанку себе ищу… — Эстос слабо, неуверенно улыбнулся, но тень неуверенности быстро слетела с его лица, когда он вновь заговорил: — Я хочу ввести тебя в Соколиный дом как свою наложницу.
— Наложницу?! — вскинулась Альда, не веря своим ушам.
— Это не значит, что ты будешь обязана спать со мной! — торопливо заговорил Эстос. — Это всего лишь название. Но твой статус в доме будет несравнимо выше, чем у служанки.
— Я не могу быть твоей наложницей! — Альда и сама не понимала, почему это предложение породило в ней такое яростное неприятие. Ведь это всего лишь слово, но даже слово…
Она не хотела становиться ничьей наложницей даже на словах! Она — убийца из клана Льессумов.
— Кейлинн, я не стану принуждать тебя делить со мной постель! То есть, я хотел бы, чтобы мы с тобой… Но не таким образом! Это всего лишь вопрос твоего положения в доме.
— Мне неважно положение, пусть оно будет ниже! Почему я не могу быть просто служанкой?
— Потому что тогда ты принесёшь клятвы беспрекословного повиновения, а наложница — она почти как супруга, от неё подобное не требуется… И самое важное: служанка находится в распоряжении всего дома, наложница же принадлежит только своему господину.
Альду передёрнуло от слова «принадлежит», однако она решила переспросить.
— И как это понимать?
— Служанка исполняет приказания любого, кто выше её. Если один из моих братьев захочет, чтобы ты легла с ним, ты должна будешь повиноваться. Таково право господ. Но если ты будешь моей наложницей, братья даже посмотреть на тебя не решатся, чтобы не навлечь гнев отца. Он нетерпим к таким проступкам.
— Я поняла, — сказала Альда, опустив глаза.
Альда не выходила из покоев Эстоса почти трое суток, пока они ждали дня, когда первый господин Соколиного дома сможет наложить на неё заклятие.
Альда сама не верила в то, что согласилась на это. Но это, и правда, было лучшим выходом.
Женщина такого низкого статуса — незамужняя секковийка, не принадлежащая к знати, — не могла считаться гостьей высокого Соколиного дома. Ульпин Вилвир и так пошёл на большие уступки, позволив ей находится в господских покоях несколько дней. Служанки, как и сказал Эстос, считались такой же собственностью дома, как столы или занавеси, в равной степени принадлежали всем членам семьи, и, как и во всех других богатых поместьях, служили и в постели своих господ тоже. Но если Кейлинн станет наложницей, то никто кроме третьего господина и его отца не сможет приказывать ей, и она сама будет распоряжаться слугами, если того захочет.
И всё равно: Тервел, её дяди да и все прочие будут в ярости, когда услышат это. Если, конечно, эти слухи до них дойдут… Но дядя поймёт. Он знает, что для того, чтобы выполнить порученное, убийца может пойти на всё, притвориться кем угодно, лишь бы достичь цели. Он будет в ярости, но и будет гордиться ею тоже. Его племянница проникла в самое сердце Соколиного дома, сделала то, что никому ещё не удавалось. И Дзоддиви поймёт тоже. Подумает, что это просто способ узнать про второе сердце Эстоса Вилвира.
