— Я знаю, Высший, что ты владеешь Искусством и, что просто так тебя не взять, но может быть, ты пожалеешь собственного сына? Мы будем милосердны.
Он отодвинулся от двери и из нее стали быстро выбегать Солдаты в уже боевой трансформации. Они встали полукругом, готовые броситься на служителей Храма в любой момент.
— Мы не убьем вас сразу. Мы убьем вас по очереди. Вначале мы убьем его. А потом убьем тебя. Ты успеешь насладиться его страданиями.
Лейтенант клацнул перед лицом Уиллисиса клешнями.
Храмовник остался неподвижен. Он прекрасно понимал, что победа в битве с теми, кто превосходит тебя числом, возможна только на ошибках нападающих. Он их ждал.
— Отец! — Не выдержал Ландгрувер.
— Твоя задача — Изгои! Беги!
Лейтенант выгнул назад колени и присел, готовясь к прыжку. Выстроенные в полукруг Солдаты повторили движение.
Ландгрувер длинно и упруго толкнувшись ногами, взлетел в воздух. Расправил длинные полотнища тоги, превратившиеся в маленькие крепкие Крылья.
Заложил крутой вираж и ринулся вниз, мелькая зеленым пятном, среди подвесов и опор галерей и переходов.
— Не дайте ему уйти!!! — Взревел лейтенант.
— Вряд ли у вас получится остановить его, офицер… — Прохрипел Уиллисис, с трудом проталкивая воздух через трансформированную гортань.
— Вы, говорили об Искусстве. Я хотел бы, продемонстрировать его…
Он двигался навстречу Солдатам, неспешно перетекая из одной позиции в другую, легкий, зыбкий, в просторной колеблющейся тоге пурпурного цвета, похожий на малиновое пламя.
— Тогда убейте вначале этого! — Указал лейтенант клешней на Храмовника.
— А поскребыша мы разыщем потом! — Солдат пристально посмотрел в глаза Уиллисиса и произнес сквозь зубы. — И вырвем ему сердце… — Щелкнули суставы ног, готовых к атаке Солдат.
Туго скрученные сухожилия, выпрямляясь, бросили их тела вперед.
Уиллисис кротко вздохнул. Теперь он имел право наказать мятежников за дерзость и непослушание Храму.
# # #
— Вот она дверь. Совсем обычная дверь. Ничего в ней нет необычного. Просто дверь. Старая. Ржавая. С сеткой, которая рассыплется сейчас в рыжее облако, только ткну я ее киркой. С пластиковым ободком, который вывалится ровным прямоугольником мне под ноги.
— Все я знаю про двери. Все знаю про провалы и норы. Все. Вот только про жизнь ничего не знаю. Вот отошел я от Веры всего — то на четыре-пять шагов, а в голове такое, будто спал сутки, и снилась мне всякая ерунда.
— Что же это такое то? А? Или бояться я стал уровней этих проклятых? Никогда ведь раньше не боялся? А может, это я не за себя боюсь? Может, я за Веру боюсь? Может, быть за Храмовников боюсь? За Ландгрувера, за Заходера? За Город? Вот уйдем мы с Вероникой из Города! Все равно уйдем! А как он без нас?
— Хотя, что ему, сделается? Стоял пять тысяч лет или сколько он там стоит и еще простоит столько же. Куда же ему деваться? Уйдем — никто и не заметит. Никто!
— Вот только Ландгрувер наверно. Он конечно заметит. Потоскует немного. Потоскует да и перестанет. Ему тогу желтую давно пора получать. А ее так просто не дают. Ландгрувер вроде тихоня тихоней. Вроде бы ничего и не рассказывает, а нет-нет, да и скажет, что ни будь. А я на ус мотаю.
— Знаю, что Искусству его в Храме обучают. Знаю, что испытание ему пройти надо для того, чтобы рангом повыше подняться. Веру опять же изучать надо. Что там как и зачем. Откуда Крылья растут и почему они вообще нужны? Вот ему и жизнь. Вот ему и смысл.
— А мне? Я же в эти Крылья все равно не верю. Нет! Не так, чтобы совсем не верю. Только оно не так вот чтобы «ах»! А так — словно мечта, далекая — далекая, и не сбудется она никогда. Так мечтой и останется, а и сбудется, так и не знаешь, что с ней делать.
— Так ведь бывает? Ждешь, чего-то ждешь. Из кожи лезешь, чтобы это получилось. Год, два, три, а, оно все не получается и не получается.
— Все дальше от тебя мечта. Все дальше и дальше, и горько тебе сделается и больше не захочется ни на Крышу лезть, ни жить не захочется.
Я подошел к двери вплотную, и посветил плотным белым лучом сквозь рыхлую металлическую решетку дальше. Завалов не было. Подъем был свободен.
— Перила вот только осыпались. Но нам Изгоям что? Мы давно высоты не боимся. Совсем не боимся. Вот это можно разве что в плюсы зачесть.
— Это я про Крылья говорю. Если высоты не бояться так может быть и правда они там вырастут или как еще? Может быть и правда? Может или не может? Может!!!
Я, разозлившись, размахнулся от души и врезал по запертой двери. Та взорвалась бурыми облачками и рассыпалась трухой, обделав меня с ног до головы рыжей с металлическим привкусом пыли.
— Старость — не радость. — Крутанул я головой, стряхивая пыль с волос.
— Никому она не радость. Ни Гасту, ни мне, ни дверям. Вот стояли двери. Стояли себе и стояли. Стояли пока старость их не настигла. Пока не умерли они совсем. Пока не осталась от них труха. Просто мусор. Снаружи вроде двери. А тронь их киркой или палкой железной или просто рукой потрогать — они и рассыплются в пыль. Были двери и не стало.
— Вот с Городом может быть тоже так. Может быть? Да, наверное, может. Ха! Храмовника на меня нет. Да за такие мысли меня уже давно пора было на куски порубить и в ямы к червям побросать. Живого порубить! Однозначно!
— Самсо-о-он… — Раздался из коридора напряженный голосок Вероники.
— Ты как там? Живой?
— Да чего мне сделается то? Живой я, Верунь, правда — живой. — Выкрикнул я — Дверь тут старая совсем попалась. Рассыпалась пылью да меня припорошила.
— Ничего — проморгаюсь. Ты иди ко мне. Я сейчас в тебя фонарем посвечу, чтобы тебе быстрее дорогу найти.
— Иду! — Отозвалась Вера. Запрыгал фонарик в сумерках коридора. — Бежит… Говорил ведь! Нельзя бегом! Нельзя! Шагом надо. И скользить надо, словно по канату идешь. Ногу плавно нести. Пальчиками пробовать и потом уже на всю ступню ногу ставить.
— Эх! Какой же из нее Изгой. Девчонка она и есть девчонка! — Вера добежала до меня и повисла на шее. Прижалась, спрятала лицо на груди.
— Ты чего? Верунь? — Стал отдирать ее от рубашки. — А она дрожит и только льнет ко мне и все.
— Увиделось что? Вера? — Нет. Прячется и молчит. Дрожит и прячется.
Я взял ее за плечи и встряхнул хорошенько. Оторвал от своей рубашки и посмотрел в лицо.
— Белее белого… Вера! — Кричу. — Что с тобой?!
— С-самсон… — Стучат ее зубы друг о друга. — Ты меня не бросай, Самсончик. Ты меня же, правда, не бросишь? — Я только плечами пожал, странные слова какие
— Конечно, не брошу, Светлячок да, что с тобой? Скажи мне. А?
— Я Храмовника видела. Того с красным пятном на макушке. — Вера сглотнула тяжело.
— Тот, который Валетта ругал, когда мы еще маленькими были.
— И что? — Полез я затылок чесать.
— А то, что он с Солдатами дрался. Он к Королеве шел и Ландгрувер с ним шел. А Солдаты его не пустили. Он Ландгрувера прогнал, а сам драться стал.
— Солдат много, а он один. Они же его на кусочки разорвут. У них же пальцы ядовитые! Как же ему с ними справиться? Он же старый совсем! Он, наверное, как Город старый!
— Ты это, Верунь… — Скривился я не хорошо. — Ты дурь, эту из головы выбей. Это от усталости у нас с тобой. От усталости точно. Или от того, что высоко забрались.
— Воздух здесь другой может быть. Или грибы спорами плюются, а мы дышим. Не правда — это все. Виденье только — Сказал, в лицо ей смотрю, а сам думаю
— Мне ведь тоже такое же привиделось. Прямо в голове. Не перед глазами, а под кумполом моим черепным. А если сразу двоим, одно, и тоже видится так ведь, наверное, не — спроста? А чего я Вере скажу? Что у самого мозги набекрень?
— Нет! Нельзя ей такого говорить. Или потом скажу. А сейчас…
— Привиделось все тебе. Привиделось. Успокойся. — Стал ее по спине ладить. Она вздрагивала сначала, а потом вроде отошла, задышала ровно.
— Самсончик, я все время с тобой буду. Только и ты меня не бросай, ладно?
