Едва загорелась красная лампочка, которая знаменовала начала сеанса, камеры в кабинете тут же отключились. На самом деле, основная причина, по которой большинство людей посещало психологов, заключалась именно в отсутствии камер в его кабинете. Я привычно расположилась на удобной кушетке. После ухода Мист из Зеленого города мне полагался мозгоправ полный год. Тогда мне нравилось к нему ходить, я хотела говорить о Мист. Многим позже я поняла, что Петерсон давал мне выговориться, чтобы подвести к одной единственной мысли. «Мист больше нет, помни ее, но молчи о ней. Иначе тебя сожрут живьем». В кабинете звучала неуловимая музыка, действующая исключительно на подсознание и призванная заставить пациента максимально расслабиться. Доктор Петерсон, невысокий, изящно сложенный мужчина средних лет, с заметной сединой в волосах, обладатель небольших и добрых голубых глаз, которым был придан томный, гипнотический блеск. Голос у него тоже был завораживающим, спасибо специалистам по модификации голосовых связок.
— Итак, Гель, о чем бы ты хотела поговорить?
Он давал мне иллюзию свободы, словно я сама была лидером в нашей беседе. Это было не так. Я приняла правила игры, в которую мы играли неоднократно и сказала то, о чем они уже, безусловно, беседовали с родителями:
— Я не уверена, что хочу становиться врачом.
Слова растворились в уютной тишине кабинета, кушетка, обитая кожей странно пахла. Что наводило на мысли о том, что кожа натуральная.
— Почему?
Если бы пациент был старше, доктор спросил бы «Чем обусловлено ваше решение», но я была школьницей, со мной полагалось разговаривать просто. Мы, школьники, не самые разумные существа по мнению взрослых. Я перевела взгляд с лица доктора на лампу, источающую желтый свет. Смотрела на нее, пока глаза не заболели.
— Потому, что я хотела стать врачом, чтобы не появляться перед камерами. А сейчас этой необходимости больше нет, – был ответ. Честный, предельно честный. Значит, чертова музыка как обычно превращает мои мозги в кашу. Я попыталась собраться, прикусить язык. Бесполезно. Петерсон делал заметки в своем блокноте. Он видел мои попытки противостоять зомбо-музыке, и они явно забавляли его.
— Почему ты больше не хочешь скрыться от камер? – доктор чуть придвинулся вперед, было ли это выражением интереса или у него просто геморрой от постоянного сидения и ковыряния в мозгах тинейджеров? От этой мысли с моих губ сорвался смешок. Геморрой…
— Вы не должны задавать какие-нибудь другие вопросы чтобы убедить меня вернуться на путь истинный? – лгать в этом чертовом кабинете было выше моих сил, но отвечать вопросом на вопрос у меня пока выходило. Это хорошо. Петерсон улыбнулся чему-то и сделал заметку в блокноте.
— Нет, Гель. Я должен помочь тебе выйти на твой собственный путь и не важно, будет ли он правильным в глазах твоих родителей. Но если ты не хочешь говорить о камерах, не говори. Родители сказали, у тебя появились новые друзья-студенты. Возможно с ними связано изменение твоих целей и стремлений.
Ничего ему родители не говорили, этот гад бессовестно читает мои файлы, скачанные из базы Зрителей. Психологам такое можно. Вообще профессия не плохая, жаль только пожизненная. А значит, место доктора Петерсона освободиться, только если он сам этого пожелает.
— Да, у меня появилась пара новых друзей
— Друзей старше тебя, успешных, с высоким рейтингом. Друзей, которые могут достать для тебя пропуск в Слепую зону.
Петерсон не на шутку начал меня раздражать. Я перевела взгляд на стену, где был изображен лес. Он был очень похожим на настоящий, казалось, сделай шаг, ступи на зеленый мох и провалишься в него. Вскочить бы с кушетки и удрать в эти зеленые дали, ободрать руки об кусты дикой малины, обжечь лодыжки о крапиву. Когда больно, то можно собраться. Найти ту часть себя, которая спрятана от камер, Зрителей, всего мира. Ту часть, которая только моя, которой не нужно ни с кем делиться.
— На что вы намекаете? – раздался мой флегматичный вопрос. Нос уловил запах корицы, Петерсон включил дополнительную стимуляцию, чтобы я расслабилась. Я люблю запах корицы, он напоминает мне о бабушке и печенье, которое она готовит на Универсальное Рождество. Она добавляет туда имбирь и корицу, кладет натуральное сливочное масло, выпекает пять минут. Она заставила меня выучить рецепт, а еще назвала несколько имен, которые я должна была запомнить, чтобы назвать так своих детей, если они у меня будут. Имена отчего-то были очень важны. Как и рецепт. Бьорн, Олаф, Ингар, Тор, Хьердис и имбирное печенье. Все, что нам осталось.
— На то, Гель, что скорее всего у этих молодых людей есть причины, по которым они с тобой дружат.
Ага, отрезок моей жизни со вчерашнего дня был им просмотрен неоднократно. Наши взгляды встретились. Он знал, что я знаю, то что он видел произошедшее в доме Анастасии. Не все, конечно, но этого хватило, чтобы догадаться. Петерсон вдруг улыбнулся. Не так как улыбался своим пациентам, а как-то по-особенному. По-настоящему. Я сказала.
— Думаю, потому, что я очень многосторонняя и интересная личность. А еще я нравлюсь Локи, а им интересно, кто он такой.
Я тараторила быстро, стараясь отвести доктора в сторону от острой темы. Не хотелось подставлять ребят своими беседами с психологом. На противозаконные действия его клятва о конфиденциальности пациента могла не распространяться. В том, что взлом камер был противозаконен я не сомневалась, находился закон на пересмотре или нет. Подобные действия скажутся на рейтинге, из-за них Анастасия, Шон и Иван могут вылететь из университета. Маневр удался, и Петерсон поинтересовался:
— Локи. Кто такой Локи?
— Мне кажется это наш новый историк. Или это Тео, Тео был бы таким крутым вариантом, историк тоже ничего, но он мне не нравится. Он странный и из Красного города. Хоть и сын Жанны Бернар. Маме нравятся ее картины, там огромные дома на красном фоне. Мама такую хочет, но Жанна не всем продает… — затараторила я вроде бы правду, а вроде и нет. Петерсон отключил запах корицы, возвращая мне часть контроля над своими словами.
— Гель, не могла бы ты мне рассказать кто такой Локи?
И я с удовольствием начала рассказывать ему о поэте, и о фотографии с ним и мной в Сети добавила. Я чувствовала как самодовольно звучу, и со стыдом осознала, что популярность и правда вскружила мне голову. Осознал это и Петерсон. Трудно было сказать, доволен он мной или разочарован, но, кажется, вопрос в накачивании меня таблетками больше не стоял.
— Я все понял, Гель, и хотел бы дать тебе дружеский совет, — на его лице появилась приятная улыбка. Глаза светились добротой. Не дожидаясь моего ответа, он сказал? – Я бы посоветовал тебе прекратить общаться со старшими ребятами. По твоему гормональному фону не сложно понять, чем вы занимались, а чем нет. Оргию в джакузи все бы поняли. Но только это была не оргия, студенты прикрылись тобой. Для чего? Не в моей компетенции отвечать на подобные вопросы. Поэтому я оставлю их без ответов. Запомни – посиделки в ванной с подружками, чтобы обсудить мальчиков – это одно, а со старшими ребятами неизвестно зачем – совсем другое.
А потом как то быстро и нервно, словно совершая преступление, он передал мне записку, которую я тут же прочитала. Теперь то мне стало понятно, что он все это время писал в своем блокноте:
«Анастасия Рейснер находится на грани, она опасна для себя и окружающих, только связи семьи Рейснер позволяют ей совершать противоправные действия. Но и их влияние не бесконечно. Анастасия пыталась использовать родного брата так, как сейчас использует тебя. Эта девушка может пропасть из Зеленого города уже к концу года. Я знаю тебя и знал твою сестру. Не повтори ее судьбу. Будь осторожна. Уничтожь эту бумагу».
Я поглядела на мозгоправа, которого все это время если не ненавидела, то относилась с долей презрения. Искусственные глаза доктора блестели, когда я взглянула на его холеное лицо. Все это время я думала, он работает с нашей семьей потому что мы ему хорошо платим, но кажется я и Мист действительно ему не безразличны. Я сжала бумагу в руке и принялась сминать ее, разрушая текстуру. За то, что он только что передал мне можно лишиться лицензии.
