Крепко сжав нож в руке, он сделал несколько ударов, рассекая воздух вокруг себя. Рукав чёрного куттонота яростно взметнулся вслед за движением сильной руки.
Этот нож, чёрный ритуальный кинжал, он получил от своего приёмного отца и учителя, ассирийского мага Аушпии. Маг научил Гахидджиби, как с помощью тайных заговорных слов и магических формул превратить его в страшное оружие.
Родного отца Гахидджиби не помнил. Он знал только, что тот был одним из военачальников страны Хатти и подчинил руке своего царя Мурсили города Тарсус и Мерсин, Адан и Харрум, проливал кровь за Хассуву.
Матерью Гахидджиби была красавица-хурритка, стройная как кедр из лесов, украшавших север её любимой Маитанне, где деревья так высоки, что упираются верхушками крон в синее небо, а на склонах после зимних дождей рдеют алые, как кровь Таммуза, анемоны. Гахидджиби знал лишь её имя — Шерри. Она не была из числа жалких арнувала, генерал сам пленил её в захваченной Киццуватне. Гахидджиби так и не смог понять, почему эта гордая девушка не убила себя, а предпочла плен? Может быть, из-за внезапности случившегося? Или храбый хетт поразил её в самое сердце?
Возможно, генерал и любил жену, но, видно, Боги отвернулись от него. У юной жены царского любимца родились близнецы, считавшиеся в стране Хатти детьми злых духов.
Может быть, только поэтому разъярённый отец решил избавиться от них и отправить «эти исчадья» в их стихию?
Только Боги знают, как сумела молодая мать спрятать своих сыновей в доме ассирийского астролога по имени Аушпия. Только Боги ведают, куда пропал брат-близнец Гахидджиби. Только Богам известно, что связывало молодую жену хеттского военачальника с ассирийским колдуном, однако именно в его доме Гахидджиби и вырос. Он стал его приёмным сыном и лучшим из учеников. После смерти Аушпии Гахидджиби унаследовал его дом и дело.
И это всё, что ему было известно о семье.
Так, подчиняясь неведомому звёздному предначертанию, без какого-либо вмешательства его собственной воли, в самом начале изменилась жизнь Гахидджиби. Он не стал тем, кем мог бы стать сын царского любимца — ни военачальником, ни придворным.
Зато он стал Обученным колдуном. И колдуном он стал отменным!
Жители Хаттусы знали, чем занимается Гахидджиби, и старались лишний раз не попадаться ему на глаза. Колдовство было одним из немногих преступлений, за которые по гуманным законам Хатти осуждённые карались смертной казнью. Но в многолюдной, разноликой, пышной столице, всегда находился какой-нибудь безумец, возжелавший богатства, власти, мести. Или женщина, утратившая всякую надежду на взаимную любовь. Находились честолюбцы, желавшие добиться своего любым способом, пусть запрещённым, лишь бы действенным. И кто-то из них рано или поздно оказывался у порога дома, стоявшего на окраине Хаттусы, у Южных ворот с двумя сфинксами, бесстрастно взиравшими на город злыми пустыми глазницами.
За свои тайные страсти люди расплачивались по самому крупному счёту, но ещё больше готовы они были заплатить за то, чтобы никто не узнал о них. Гахидджиби знал, как благодаря некоторым приманкам свести небесное в земное, как привлечь небесные блага в материальные формы! И у него всегда водились деньги. Но слаще денег была почти безграничная власть над теми, кто тайно пользовался его услугами. О, как нравился ему страх в глазах этой кичливой знати, ведь он ему было известно об этих несчастных то, чего они никому ни за что не рассказали бы. Колдуну нравилось, что люди опускают взгляд при встрече с ним.
Шагая по улицам Хаттусы, он смотрел поверх голов. Он держался высокомерно и старался казаться бесстрастным. В опущенных уголках рта таилась исполненная безграничного презрения ко всему земному усмешка. Ведь узенькая тропка к его дому у Южных ворот пролегла даже от царского дворца.
Но он лишь казался бесстрастным. Словно в сердце его вонзили ядовитый металл! Гахидджиби был отравлен страстью. Он был одержим страстью к черноокой Харапсили, страстью пламенной, чувственной, вызывающей дрожь. Её имя сделалось главным заклинанием колдуна. Непреодолимое жажда обладания ею сжигала его душу и наполняла почти невыносимым наслаждением при встрече. Губительная красота этой девушки стала его наваждением с того самого дня, когда он впервые увидел её на пороге своего дома, ибо красота разит острей кинжала. Прислушиваясь к малейшему шуму, он считал мгновенья до её прихода. Младшая жрица храма Богини Катахцифури, красивая и образованная, пришла просить того же, что и пресыщенные глупые жёны царских сановников. Она была влюблена в одного из тех придворных сопляков, вечно толкущихся у трона царя и беспрестанно ноющих свои глупые песни. Колдуну слишком часто приходилось сталкиваться с человеческими страстями, чтобы не понять, — красавица отвергнута своим возлюбленным, молодым гимнопевцем Алаксанду. Отвергнута так же, как он сам был отвергнут ею.
Гахидджиби достиг полного знания законов магии и ритуалов, овладел искусством определенных жестов, заклинания духов зла утукку, алу, этемму, ламашту, аххазу, лилу, ардат лили, намтару и асакку. Он использовал действия звёзд, чтобы сделать покорным земное небесному и наоборот. В его власти было настроить любой предмет, оформленный природой ли, искусством ли, так, чтобы через него приобрести Небесные Дары и даже заставить служить себе Силы Занебесные. Он мог заставить человека бежать как безумного, жечь его как огонь, разорвать его сердце в клочья. Он мог сорвать человека как цветок.
Но этот прекрасный цветок — юную, дерзкую и непокорную Харапсили, он не смог сорвать. Он был беспощадно отвергнут так же, как была отвергнута и сама красавица. Пожалуй, он мог бы провести ритуал мугеш-сарр, и заполучить её, но она была под надёжной защитой своей подруги, этой гордячки Асму-Никаль, прирождённой чародейки. А война с прирождённой могла затянуться надолго, а то и вовсе кончится полным его поражением. В поединке с прирождённой нужна предельная осторожность.
В тёмном экстазе, повинуясь магической тяге своей страсти, он каждый день рассматривал внутренности жертвенных животных, наблюдал за полётом птиц, бросал жребий, желая знать, где и с кем его Харапсили. Ему было всё равно, войдёт ли она через дверь, или как призрак сквозь стену. Он сгорал от страсти, терзался сомнениями, он безропотно склонился бы перед ней, пламенной, ледяной, ослепительной, уклончивой. Он сошёл бы с ума, не имея сил забыться от этой страсти ни на секунду, но умея управлять сном, он спал крепко, без сновидений. Лишь ощущение невыносимой свинцовой тяжести ждало его при пробуждении.
Любовь, как пылающая лава пульсировала в его жилах, и он взывал к той, у которой тысяча имён, к египетской Исиде, к чёрной богине Кибеле — Великой Матери — Magna Mater и к Урании, которой ассирийцы поклонялись под именем Анахиты.
