свитером, так кстати обнаружившимся у ног Кристины. Но тут же отдернул от него руку.
Вязкое, темное осталось на его пальцах. Детектив поднес их к своему носу и с тревогой произнес:
— Это кровь.
Он обратил к Кристине сосредоточенный взгляд. В нем не было больше ни капли от прежней растерянности и вины, только тревога.
— Кристина, ты помнишь, что произошло с нами с того момента, как ты закрыла магазин? Чья это кровь?
— Твоя…
Робко ответила девушка, только сейчас осознав, каким на самом деле нелегким будет предстоящий разговор.
Он молчал.
Не прерывал ее и не задал ни одного вопроса, пока Кристина говорила и говорила, рассказывая ему историю с самого начала.
О себе, о Крампусе, ведьмах и том, как сам детектив оказался вовлечен в этот тесно сплетенный клубок из недосказанности и тайн.
Она попросила его об этом. Позволить ей рассказать все, как есть и уже потом решать, готов ли он поверить ее словам.
Если нет, девушка даже собиралась предъявить ему доказательства, обратившись к силам, которые зареклась тревожить …
Но он молчал.
За окнами все еще была ночь, когда Кристина наконец закончила историю, но благодаря стихшей метели, в них стало видно светлеющее небо. Должно быть, сейчас было около пяти утра. По крайней мере, все шло к тому.
Когда тяжелое молчание детектива начало пугать ее, девушка попыталась нарушить тишину, робко спросив:
— Ты как?
На что он резко поднялся с места и, как-то излишне грубо, бросил, не удостоив ее и взглядом:
— Одевайся. Нам нельзя здесь оставаться.
Хижина, в которую их обоих привез Крампус, была явно знакома детективу, потому что он без долгих поисков раздобыл себе чистую одежду, взамен залитой кровью, а также заварил чай в термосе. Нашлись в этом доме вещи и для Кристины.
Потертые джинсы, футболка с группой Depeche Mode и старая, но теплая куртка, которые явно раньше принадлежали долговязому, но очень худосочному подростку, благодаря чему оказались девушке почти в пору — нужно было лишь подвернуть длину.
Во дворе хижины обнаружился старый охотничий пикап с «люстрой» противотуманных фар на крыше и оленьими рогами, приделанными к бамперу в качестве украшения. Кристина такое не одобряла, как, впрочем, и бессмысленную охоту на диких животных вообще. Но предпочла промолчать. Особого выбора на чем выбираться из этой глуши все равно не было.
Сев в холодную машину, пахнущую табачным дымом и каким-то неожиданно приятным хвойным деревом, словно его всего мгновение назад вытащили из салона, Кристина наконец решилась нарушить затянувшееся молчание.
— Мы ведь не случайно здесь оказались? Ты знаешь владельца этой хижины?
Неро помолчал, уставившись перед собой и будто бы даже с нежностью огладив старую оплетку руля. После чего, привычным движением откинул козырек под лобовым стеклом, откуда ему точно в руку выпала связка ключей.
— Да. Она когда-то принадлежала моему дяде Энцо.
Наконец ответил он, не глядя на девушку. А затем вставил ключ в замок зажигания и попытался завести машину.
Старый пикап чихал, тужился и пару раз даже порывался хрюкнуть выхлопными газами из трубы, но после ряда попыток все же остался на месте. Чем вывел из себя, казавшегося спокойным мужчину.
Кристина испуганно вжалась в кресло, глядя на то, как Неро ударами по рулю и толчками по приборной панели, пытался избавиться от накопившейся у него внутри бессильной ярости.
Да, это длилось не долго, но все же выглядело страшно. Наконец, когда ураган по имени Неро стих, в салоне воцарилась тишина. После всего она показалась Кристине оглушительной. Настолько, что стало слышно даже то, как снежинки ударяются о лобовое стекло, неспешно опускаясь на него с небес.
— Прости. Накипело. — прохрипел мужчина.
— Ничего. Главное — все живы. — нервно хихикнула девушка и тут же прикусила язык.
«Ой, дураа… Ну, ничего себе, блин, у меня шуточки!» — подумала она, и неловко отвела взгляд, надеясь, что Неро не примет это на свой счет. В конце концов, подобный черный юмор в его присутствии сейчас точно был не уместен.
— Ты правильно сказала — мы не просто так здесь оказались.
Хмуро сказал он.
— Этот дом многое для меня значит. Родители часто ругались и едва ли не каждый месяц расходились. Итальянский темперамент, сталкивающийся с немецкой язвительностью, знаешь ли, может быть невероятно токсичной смесью… Но это не лучший аргумент для ребенка, то что это всего-то навсего издержки национальных характеров. Терпеть их выходки и слова, которые они друг другу говорили, было невыносимо…
Мужчина помолчал, задумчиво разглядывая свои руки на руле, а Кристине подумала, что безэмоциональность и тихие ссоры родителей за дверью их спальни, совсем ничем не лучше, и она на самом деле прекрасно понимала чувства, что переживал в душе Неро.
— Я почти все выходные и каникулы проводил здесь. Так что, если и есть на свете место, которое я мог бы назвать отчим домом — то это оно.
Детектив горько усмехнулся.
— Я едва ли смогу вспомнить, когда был здесь в последний раз. Стыдно.
Он помолчал, опустив голову, а Кристина впервые осмелилась посмотреть в его сторону. Удивительно, но именно сейчас он показался ей беззащитным. Не тогда, когда лежал в отключке на льду после падения с мотоцикла и даже не тогда, когда испугался, что сделал с ней что-то плохое. А сейчас.
Было совершенно ясно, что он открывал ей в этот момент свою душу. Убрав копья и сняв все баррикады. Искренне и просто.
«Но почему? Почему сейчас? Из страха смерти? Значит ли это, что он поверил всему, что я ему рассказала? Он ведь так ничего и не сказал об этом… ни слова…»
— Дядя Энцо завещал мне его с просьбой не запускать это место и беречь его сохатого.
Мужчина легонько хлопнул ладонью по рулю и поджал губы.
— Сказал, что этот дом всегда защитит меня и, если будет нужно, позволит переждать любую бурю. А я подвел его. Пообещал, что так и будет… и подвел. И вот. Теперь эта…
Кристина вздрогнула, когда Неро, чеканя слова, вновь принялся колошматить машину, куда только доставали его руки и ноги.
…старая!
…колымага!
…отказывается!
…заводиться!
Следуя порыву души, совершенно забыв о чувстве самосохранения, девушка поймала его руку на руле и крепко сжала ее, переплетя свои пальцы с его.
Неро обернулся к ней. Его темно-зеленые глаза стали почти черными. Но в них царила даже не злость, а бессильная ярость. На себя, на обстоятельства, на страх перед неизбежным. Перед собственной смертью, которая уже случилась.
«Он поверил
