Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

— Вы, трое, — Обервилль глядит на Эриха, Мэлота и останавливается на мне. — Живо в мой кабинет. И чтобы ни звука.

Она ловко разворачивается на высоких каблуках, и улица взрывается шумом, смехом и охами. Ребята начинают перекидываться ошеломленными взглядами, а мы шествуем за деканшей, опустив вниз головы. В какой-то момент мне кажется, что нас ведут на казнь. О чем люди думают в такие моменты? Понятия не имею. Я плетусь за братом, рассматривая носки туфель, а время замедляется, играя с моими волосами на легком ветру. Чувствую на себе взгляд Эриха, он идет позади. Наверно, ему трудно переставлять ноги, как и Мэлоту. Мой брат хромает и периодически опирается ладонями о первое, что попадется, но я рада, что ему плохо. Возможно, это неправильно, но пусть немного пострадает. Слишком часто ему с рук сходит то, что он делает с другими людьми. Теперь сам помучается.

Мы поднимаемся по витиеватой лестнице и оказываемся в широком холле, где тихо, и мигают тусклые лампы. Стены исписаны фресками, два гигантских льва, изображенных на гербе школы, высечены в гигантские статуи, которые держат не корону, а дверь. За ней кабинет мисси Обервилль, наверняка, не менее шикарный. Но я не берусь судить, потому что никогда прежде не оказывалась по ту сторону.

— Вы первый, мистер де Веро. А вы, — она глядит на меня и Эриха, — ожидаете.

Брат с деканшей уходят, а я вдруг понимаю, что осталась с Ривера наедине. Тут же в моей груди взывает сирена. Я нарочито не смотрю на парня, решительно подхожу к стулу у стены и усаживаюсь, скрестив на груди руки. Главное, держать все под контролем. Этот парень не обидит меня, если я не позволю. Но от своих же мыслей мне становится тошно. Я чувствую, как кровь приливает к голове, и мой лоб покрывается испариной, как будто в коридорах завывает обжигающий ветер. Черт.

Внезапно Эрих садится рядом. Я слышу, как скрипит кресло, и стискиваю зубы. Мне нельзя смотреть на него, но я смотрю, потому что никак не могу выкинуть мысли об этом парне из головы. Идиотка.

К моему огромному удивлению, Эрих тоже на меня смотрит.

— Что? — спрашиваю я быстрее, чем успеваю подумать.

— Ничего.

— Ничего?

— Да. — Парень отворачивается, сцепив перед собой пальцы. — Ничего.

Откидываюсь в кресле и закрываю глаза. Можно представить, будто со мной ничего не происходит. Будто я не знаю Эриха, а мой брат не беседует с деканом. Да и меня участь эта не поджидает, если хорошо притвориться. С закрытыми глазами живут многие люди, и они даже не замечают этого. Так, чем я хуже?

— Хотя знаешь, — неожиданно нарушает тишину Эрих и выдыхает, — мне есть, что тебе сказать, Дора.

Я устало гляжу на парня.

— Боюсь, ты меня ничем не удивишь, Эрих.

— Да, удивить друг друга будет сложно. Все самое интересное, мы уже предъявили.

— Почему ты говоришь со мной в таком тоне? — не понимаю я, исследуя недовольное лицо Эриха. — Что я тебе сделала? В чем виновата? Прости, что мой отец — де Веро.

— Ты соврала.

— Но и ты тоже.

— Я просто умолчал, — парирует парень, — а ты сказала, что твои родители обычные и ничем не примечательные жители Верхнего Эдема.

— И что теперь? Какая разница, Эрих? — я придвигаюсь ближе к парню. — Что тебе до моих родителей? Неужели это так важно?

— Из-за твоего отца гибнут люди на моей стороне, — горячо восклицает он, — а тебе это не кажется важным?

— То, что делает мой отец, меня никак не касается!

— Он — твоя семья!

— Как и «палач» — твоя семья. Но это не дает мне повод тебя ненавидеть. — Я гляжу на парня и покачиваю головой. — Ты такой же, как остальные. Живешь в мире, где есть лишь черное и белое. Но это глупо! Человека нужно судить по его поступкам, а не по поступкам его родителей.

— Ты красиво говоришь, — зло усмехается он, — наверняка, влияние книг. Свои мысли у тебя-то есть? Или всю информацию ты берешь из текста?

— Не верю, что это твои слова.

— А чьи же еще?

Я разочарованно поджимаю губы. Смотрю на израненное лицо парня и неожиданно не испытываю ни капли сожаления. Правда, в груди все равно силками стиснуты органы, а глаза пылают гневом. Ошибиться в человеке так же больно, как и потерять его. Жаль, что раньше я об этом не догадывалась.

— Что ты замолчала? — спрашивает он, поддавшись вперед. У него все те же глаза, но я не вижу все ту же добрую улыбку. — Больше сказать нечего? Да?

— Я скучала по тебе, Эрих. Боялась, что мы с тобой больше никогда не увидимся. Но лучше бы так и оставалось. — Я смотрю на парня и вижу, как вытягивается его лицо. Мне, наконец, удалось пробить его каменную маску. — Надеюсь, ты добился своего. Я сожалею, что опять тебя встретила. Доволен?

Он молчит. Его острые скулы четко выделяются на фоне мужественного лица. Меня вдруг одолевает желание залечить его раны, вновь, опять. Но затем я слышу:

— Да. Доволен.

И сильнее стискиваю зубы. Стискиваю так, что звон проносится по всей голове. Мне вдруг кажется, что на плечи свалилась тонна странных, неведомых мне раньше проблем, и они настолько тяжелые, что я горблюсь под их весом.

— Отлично, — шепчу я, отвернувшись, — все добились своего.

Дверь вдруг открывается, и из кабинета выходит Мэлот. Он смотрит на меня и хитро сужает глаза, будто за порогом меня поджидает капкан, в который я непременно угожу. В ту же секунду внутри у меня завязывается узел. Я нервно поднимаюсь.

— Иди, сестренка, — хрипит он, криво улыбнувшись. Отдергивает порванную рубашку и усмехается. — Твоя очередь.

Его слова — угроза. Я ощущаю нечто опасное, витающее над головой. Что ждет меня за порогом, какое наказание придумает деканша? Возможно ли то, что она уже позвонила родителям, и отец поджидает меня на улице, сцепив руки поверх черного ремня? У ремня богатая история. Я никогда не ощущала, как кожа хлестает по моим рукам или спине, но у Мэлота огромное количество шрамов. Что он чувствовал? Было ли место ненависти в этой туче боли? Или же мир прекращал существовать, и оставался лишь свист воздуха, прытко и звонко мельтешащий по комнате?

Я закрываю за собой дверь и оказываюсь в круглом, тусклом помещении. По стенам развешаны картины, на полу — пушистый ковер. На нем — ни пылинки. Уверена, каждый, у кого хватало смелости наступить на ворсинки, был исключен из университета. У длинных окон стоят книжные шкафы, а на них статуи, блестящие от лампы, расположившейся на столе Обервилль. Порядок в кабинете похож не на систему, а на помешательство. Ручка к ручке, карандаш к карандашу. Я не удивлюсь, если книги стоят в алфавитном порядке.

Останавливаюсь, прилепив к бедрам ладони. Декан восседает на золотистом кресле. Ее глаза смотрят спокойно, но мне все равно хочется как можно скорее убраться отсюда.