«Вражеский стан» встретил меня порывом ветра в упор, но, запала не затушил. Я передернула плечами, огляделась, сама толком не зная, что делать дальше, однако левую лестницу на верхнюю надстройку кормы (куда меня, видно и заманивали), демонстративно обогнула. Двинув вдоль борта прямиком на нос. Здесь, в отличие от палубы «Крачки», к тому ж, со шлюпкой на парадном месте, было необычно просторно. Хм-м… И тоже чисто. Матросы, занятые своими важными делами, на мою геройскую вылазку среагировали, как на помеху в движении (а вот это, не ново). И, собрав по дороге два «Монна, извините» и один заинтересованный прищур, я добралась-таки, до конечного пункта. Та-ак… И что теперь?
— Ну, хотя бы, оглядеться, — и, задрав голову кверху, первым делом обозрела выгнутый ветром факел на белом парусе.
С моей точки он сейчас напоминал высокую жестяную миску. К тому же, изломанную, но выглядел по прежнему, впечатляюще грозно. Особенно в антураже из скрипа мачт, гула снастей под ветром и…
— Да якорь тебе в бушприт! Какой хоб лючину[17] от носового трюма отодвинул?! Сколько раз вам говорить, чтоб за собой прибирали?! Или вы смерти моей… До-оброе утро, монна, — неожиданно смачно мазнули по моему незаконченному полотну. Мужчина, крякнув в кулак, изобразил смущение. — Я вас не заметил и, прошу меня простить.
— Нет-нет, мне понравилось. Только, вопрос возник: что такое «бушприт»? — напротив, как можно искреннее, оскалилась я, чем ввела бородача уже в реальную тоску:
— Это значит, «нос», — потерев собственный, буркнул он. — Разрешите представиться: боцман «Летуньи». Можете звать меня Яков, монна.
— А меня — Зоя. А то «монна» — вовсе как-то… — скривившись, замялась я.
— Не по возрасту обременительно? — предположил боцман.
— Угу, точно. И по статусу… тоже, — отвернулась я прямо навстречу ветру. — Куда эта бригантина идет?
— По намеченному курсу, монна Зоя.
— А курс вы мне скажите? Или…
— На этот вопрос я и сам мог бы вам ответить, — да якорь и-и-и куда-то там! — Если бы вы, все же, до меня дошли, — уперев руки в бока, закончил Виторио Форче. Я же, оценив и эту картину, ответно вцепилась в ячеи снастей:
— Да с чего, вдруг? Совместные трапезы с опекуном не входят в мои обязанности.
Мужчина, скосившись в мелькнувшую спину Якова, глубоко вздохнул:
— Значит, Зоя, ветер вам не пошел на пользу. Раз до сих пор…
— Дурь не выветрилась?
— Понимайте, как хотите, но, постарайтесь вести себя, как взрослый человек.
— Это тоже в мои обязанности не входит, — окрысилась я. — До двадцати одного года. Иначе, зачем мне вообще сдался опекун?
— Так дайте мне возможность вас опекать тогда! — едва не взмолился мужчина.
Я же в ответ решила махнуть по второму витку:
— Это не входит в мои обязанности. Иначе…
— Всё! С меня хватит! — нависнув сверху, напугал он меня уже по-настоящему. Да и сам, кажется, впечатлился. — Зоя… Мы так можем спорить до бесконечности.
— Так ду…
— И слушайте меня!.. Или вы сейчас, вслед за мной идете в корабельную гостиную, и мы там решаем все наши вопросы. Или я тащу вас туда же на глазах у всей команды.
— А в…
— Пункт третий опекунского договора: «Если подопечный, по незнанию или здравому решению ведет себя к причинению вреда собственному здоровью…» Дальше продолжать?
— Не-е надо. Я поняла…
Вот так бесславно капитулировав, я и оказалась именно здесь, в комнате, занимающей половину мачтового верха. Среди шкафов с книгами, моделей парусников и даже одного клавесина в углу. Но, это была еще не вся глубина моего позора:
— Монна желает добавки?
А «монна» желает?..
— М-м… Угу.
— Его Рубен зовут, — уточнил со своего конца стола, жующий капитан.
— Рубен, омлет очень вкусный.
Старик одобрительно оживился:
— И пирожки с курицей сегодня хороши. Вам придвинуть поближе?
— Угу… А можно мне их с собой унес…
— Нет!
— Нет?.. — ну вот и все. Хоть наесться почти успела. — Ладно… Спасибо за еду. Так по какому курсу мы идем, капитан?
— О, матерь Божья! А как же ваш омлет, монна…
— Рубен! Выйди, пожалуйста, — ага, значит, и он «наелся». Однако с ответом явно промедлил, отсрочив его парой глотков из бокала. Затем, разглядыванием горизонта в окне. Когда же мужчина перешел к изучению настенного пейзажа, мое терпение иссякло:
— Зачем я вообще, здесь?
— Мне… нужна ваша помощь.
— Что?!
Такое чувство, он эти слова в муках родил. И лишь после этого смог взглянуть на меня:
— Именно то, что вы слышали. Мне нужна ваша помощь, Зоя. Поэтому, вы — здесь.
— Мама моя… Пусть я проснусь. Мама моя.
— Зоя, вы меня слышите?
— Помощь… Да разве так можно с человеком? Просто, потому что возникла в нем надобность?
— Наверное, нельзя. Но, я тогда думал, что совершаю для вас благо.
— Благо? — слово это, такое несовместимое с теми, что кипели в моей душе, вмиг выдернуло в реальность. — Так вы о благе моем пеклись, когда в карты у сэра Сеста разыгрывали?
Мужчина, расширив глаза, замер:
— Откуда?.. — и мотнул головой. — А я думал, мне привиделось. Сквозь дым…
— Вы на мой вопрос не ответили.
— Хорошо… Да. О вашем благе. Ведь, останьтесь вы у него, быть бы вам уже в доме для умалишенных.
— Однако выдернули вы меня совсем не оттуда, а с галеона «Крачка». Лишив и брата и любимого мужчины. Как вещь. Разве не так?
— Зоя, я еще раз вам повторяю: мне нужна ваша помощь. Это — вопрос чести моей семьи и моей лично.
— Чести? — сдернуло меня со стула. — Какая она у вас избирательная. На отношение к «чужим», видно, не распространяется.
— Да что вы-то в этом понимаете? — ответно навис он со своего края. — Да вы понятия не имеете…
— О вашей чести? Это — да! Такое понять сложно. Только, хоть на рее своей меня повесьте, я вам помогать не стану! Ни в чем!
— Вы это хорошо обдумали? — сузил глаза капитан.
— С усердием, — отрезала я. — Я вообще с такими, как вы, никаких дел иметь не желаю. Мне хватило и бывшего опекуна. Он тоже это слово любил. Только «заботился» всегда о чести НАШЕЙ с братом семьи.
— Даже так? — глухо отозвался капитан. — Ну, тогда готовьтесь терпеть мое ненавистное присутствие целых пять месяцев.
— А у меня есть варианты? — а вот это я сейчас не поняла.
— Зоя… Они всегда есть. Только, сядьте и послушайте меня.
— Тогда, я, пожалуй, постою.
— Как скажете, — задвинул он свой стул…
Весь остаток дня я, все же, просидела. Правда, в своей каюте, подперев локтями подушку. Всё думала, взвешивала и оценивала. Сама себе напоминая составителя чудесного снадобья, избавляющего от всех хворей в раз. Только, такие рецепты, вряд ли в жизни существуют. И любой, даже самый «правильный», исцеляя одно, обязательно калечит другое. По крайней мере, Люса так всегда говорила, нюхая мамины аптечные порошки… Люса… Арс… Зача… Да что тут долго думать? Пять месяцев без них!..
