кто был на тренировочной площадке услышал его:
— Если я чему-то и научился за эти годы, так это тому, что, если не хочешь, чтобы тебя сломали, позаботься о том, чтобы плетка была в руках у тебя. Как бы ты не была уверенна в себе за пределами этих стен — здесь ты самая слабая, а значит и там, — он кивает в сторону северных ворот, — Найдется кто-то сильнее, быстрее и умнее тебя. Это не показательная порка, как ты могла подумать, нет. Это был урок выживания, который ты провалила. Тебе только что дали стремление двигаться вперед.
Ланс делает паузу, снова разглядывая меня, затем добавляет:
— Ведь когда мы найдем убийцу Мадлен и других послушников, а мы их найдем, будь уверена, что ты с ними сможешь сделать, если ты такая слабая? А лучше подумай, что они смогут сделать с тобой?
Умом я понимаю, что, в целом, Ланс прав. Но этот его звериный метод просто выводит меня из себя. Он мой друг. Может не сейчас, но был когда-то им. Он позволил этой стерве меня избить. По мне, конечно, не скажешь, но я в ярости. И с этими озлобленными мыслями я проваливаюсь в темноту.
Когда я пришла в себя, голова болела так, словно раскололась пополам, во рту было сухо, а горло будто набили ватой. Я резко села и тут же пожалела об этом — меня почти вывернуло наизнанку и мне пришлось распластаться на кушетке еще на несколько мгновений. Как только меня отпустило я опасливо огляделась. Кажется, это было больничное крыло и единственным посетителем здесь была я. Это была небольшая комната с шестью белоснежными койками, в углу стоял громоздкий шкаф, в котором хранились лекарства и инструменты. За окном давно стемнело, по окну барабанил ливень, такой сильный, что своим звуком заполнял эту гнетущую тишину.
— Эй, — не слишком громко позвала я и застыла, ожидая хоть чего-то — голоса в ответ или хотя бы шороха, который бы мог выдать мне находящегося здесь человека.
Но никто не ответил и не зашевелился. Абсолютная тишина.
Моя одежда была аккуратно сложена на тумбочке рядом. Меня кто-то переодел в легкую ночную тунику болезненного желтого цвета. Фу. И то, что насильно переодели и цвет. Мне стало жутко неприятно, что кто-то прикасался ко мне, пока я была в отключке. Надеюсь, это была хотя бы служанка!
Кто-то заботливо оставил на тумбочке рядом с одеждой заварной чайник с отваром. Слегка дрожащей рукой я налила его в чашку и зажмурилась от удовольствия. Отвар был просто прекрасен на вкус, почти такой же ароматный как у бабушки Антонии, с легким ароматом еловых шишек с гор Оруанска. Я не успокоилась, пока не осушила его полностью и заметила, что руки перестали трястись, а тупая головная боль почти сошла на нет — Алхимики творят чудеса.
Сил заметно прибавилось, и я тут же соскользнула с кровати и стянула с себя эту мерзкую ночную сорочку желтого цвета и натянула форму, к которой уже привыкла.
Кошачьими тихими шагами подошла к двери и не спеша дернула ручку. Заперто.
Ланс научил меня, как поворачивать нож, правильно надавливать и отпускать, и повторять, пока не раздастся тихий щелчок. Поэтому я любопытно огляделась, уверена, здесь найдется что-то вроде небольшого ножа или булавки. Первой жертвой обыска стал шкаф. Я распахнула его дверцы и уставилась на огромное количество бутыльков с разнообразной и непонятной для меня жидкостью. Я нахмурилась и открыла первый ящик — бинго! Множество блестящих инструментов были педантично разложены на дне этого ящика. Мое лицо само собой расплылось в улыбке. Нож побольше я сложила в карман, предварительно обмотав лезвие марлей — таким точно можно отпилить руку и ногу, ножик поменьше я аккуратно зажала между пальцев. Его острие опасно блеснуло. Этот тоже неплохо справится с отрезанием конечностей, хотя и придется повозиться из-за его размера.
Я терпелива. И осторожно. Самое главное в деле воришки — быть максимально уверенной в своих действиях и никогда не паниковать. Холодный ум — главная часть успеха. Я поворачивала нож в замочной скважине, пока не услышала тихий щелчок, когда острие нащупало небольшой рычажок. Схватившись другой рукой за дверную ручку, я выдохнула, и механизм поддался. Стараясь, чтобы моя рука была твердой, я повернула лезвие против часовой стрелки. Щелк. Кажется, я даже вспотела от напряжения. Теряю хватку, надо больше тренироваться.
Ручка уступила, дверь приоткрылась, повеяло холодом. Я выглянула наружу, в пустой переход. Кажется пустой.
Делаю пару неуверенных шагов за порог, дверь за мной закрывается с негромким щелчком, который тонет в шуме дождя, который, кажется, только набирает обороты. Словно за окном не дождь, а целый водопад. Оглядываю коридор острым взглядом — никого. Свобода. Эйфория разливается горячим пламенем по венам. Даже не описать словами этот восторг. Только сейчас я поняла, что много дней жила в золотой клетке и сейчас я снова свободна! Никто не знает, что я очнулась, никто меня не контролирует.
Вдруг из-за поворота выходит гвардеец, он смотрит в пол, а я вжимаюсь в стену.
Писать! Писать! Срочно!
Я не произношу ни слова вслух, все мои приказы исходят на ментальном уровне.
Он останавливается, повинуясь моему голосу, словно муха, запутавшаяся в паутине, медленно разворачивается и уходит обратно.
Я нервно выдыхаю и перестаю вжиматься в стену так сильно, будто пытаюсь в нее врасти.
— Куда собралась? — мужской голос грохочет одновременно с раскатом грома. Я подпрыгиваю на месте и разворачиваюсь к нему лицом. Незнакомый гвардеец стоит прямо за моей спиной, кажется вышел с того коридора. Видимо они не стоят на месте, а постоянно патрулируют коридоры. Он хмурится, но больше ничего не произносит.
Ты меня здесь не видел. Иди дальше, думай о… голых женщинах!
В его глазах на мгновение мелькает осмысленное выражение, и я вижу смятение и страх — это разум человека сопротивляется моей нестандартной магии. По глазам вижу — он с таким сталкивается впервые. Адреналин хлещет по венам, я напрягаю свою силу в разы сильнее, чем когда-либо. И его напряженное тело расслабляется, взгляд больше не направлен на меня. Еще мгновение и он идет дальше, не произнося ни слова.
Вот это да! Это я сделала? Это просто невероятно!
— С кем говорил? — спрашивает кто-то.
— Сам с собой, — буркнул загипнотизированный гвардеец, — Так бабу хочется! Даже сам себе передернуть сейчас не могу, паршивая жизнь.
— Иди уже подрочи, тут все равно тихо, — мрачно отвечает ему
