Я не нашла, что ответить ему, и промолчала. Но когда он отключился от сильной кровопотери, я позволила себе прореветься.
Мне непросто было простить Дилана. Я даже сыграла в голове свой визит к психологу и провела ряд сравнений: и я, и Дилан окончательно потеряли любую связь с родными, с работой и с нормальной жизнью в целом; первопричиной тянущегося за нами кошмара были опрометчивые поступки — мои и его; я — не жертва, а получившая по заслугам тёмная душа. У нас обоих были причины ненавидеть друг друга. Но есть ли в этом смысл?
«Дилан, я прощаю тебя», — покривив душой, но всё же выдавила я. Дилан не услышал. И это было не совсем прощение: скорее, попытка освободиться от гнева, разъедающего меня изнутри. Я вроде как перестала ненавидеть, но при условии, что Дилан будет держаться от меня подальше.
На следующий день нас вытащили из камер, потому что запас энергии для регенерации у Дилана исчерпался, и его тело почти перестало восстанавливаться.
Мне сказали, что я должна напоить Дилана своей кровью, чтобы он скорее восстановился. Я порезала себе руку и успела накапать буквально несколько капель в его рот, как моя рана затянулась, словно кто-то застегнул молнию.
Дилан очнулся практически моментально. Стоявшие рядом наблюдатели дали ему воды и принесли поесть.
Вошёл Альгис и обратился к нам с Диланом:
— Когда закончите восстановление, вас отведут в прачечную. Поторопитесь, запас времени исчерпан.
— Времени для чего? — не поняла я.
— Сначала закончи дела здесь, — прищурил глаза Альгис.
— Я готова.
Альгис бросил взгляд на Дилана: тот полулежал на койке и не решался взять кусок еды с тарелки без разрешения.
— Кто их вызволил из камер? — негромко, но очень вкрадчивым голосом спросил Альгис.
— Нам было приказано вернуть их, когда этот, — чистильщик показал на Дилана, — перестанет регенерировать.
— Слишком рано. В камеру их. Обоих.
— Нет! — завизжала я так, что звук моего голоса, отскочив от стен, неприятно врезался в уши.
— Скажи мне, Диана, почему твой раб всё ещё голоден? Почему он до сих пор не на ногах?
— Я, что, должна ему приказывать? — недоумевала я.
Все чистильщики, за исключением самого Альгиса, засмеялись.
— Прикажи ему.
— Можешь есть, — сказала я Дилану.
Мне было противно смотреть на него, но ещё невыносимее было ощущать всё, что чувствовал он.
Дилан спешно проглотил всё содержимое тарелки и сделал попытку встать с койки, но всё его тело болело, а ноги не слушались.
— Вся комната пропитана твоей ненавистью к нему, — снова высказался Альгис. — Либо ты сейчас же избавляешься от неё, либо отправляйтесь обратно в камеры.
— Я не ненавижу его, но я не могу полюбить его после того, что он со мной сделал! — ответила я.
— Ясно, — бросили мне в ответ.
Нас поволокли по уже знакомому коридору. Сопротивления и мольбы не сработали: мы снова оказались разделены решётками. Дилана пригвоздили к стене и стали пытать, а я вынуждена была наблюдать. Но теперь я чётко осознавала: это уже слишком.
Что бы я ни говорила, как ни умоляла оставить Дилана в покое, на меня не реагировали, словно мы находились в дурацком сне, криво отражающем действительность. И я стала биться о прутья своей клетки, стараться отогнуть их.
Бессмертие здорово прибавило мне сил, и сталь поддалась: я проникла в камеру, где пытали Дилана, набросилась на чистильщиков и не успокоилась, пока не свернула шеи им обоим. Меня насторожило, что они слабо сопротивлялись, но моей главной целью было остановить пытки.
Дилан был в сознании, но идти не мог, и мы остались ждать, пока не очнутся те двое со свёрнутыми шеями, или не придёт кто-то ещё.
Вниз спустился Альгис. Он огляделся и удостоил меня короткими аплодисментами:
— Другое дело. Ты одолела магическую решётку. Ну, хоть что-то…
— Да в ней магии, как в твоей заднице! — ответила я со злостью.
— Довольно! Ты убила Гарика с Эдом. Как ты думаешь, что они сделают с тобой, когда очнутся?
— Они знали, что я их убью, это всё ваша грёбаная игра! — снова огрызнулась я.
— Осторожней со словами. Забирай своего калеку и иди за мной.
— Я, что, должна тащить его на себе? — спросила я.
— Советую поторопиться, — был ответ.
Мне пришлось взвалить Дилана себе на плечи, так как у него были раздроблены коленные чашечки, и он не мог опираться на ноги. И хотя сил мне было не занимать, я зареклась больше никогда не таскать на себе мужика. Раз я госпожа, пусть лучше носят на руках меня.
Альгис привёл нас в большую ванную комнату, заставил раздеться и погрузить нашу одежду в стиральную машину.
— Теперь помойся сама и приведи в порядок своего раба. Я буду ждать снаружи.
— А во что нам потом одеться? — не поняла я.
— На верёвках висят простыни.
И мы снова остались наедине. Дилан лежал на полу, весь перемазанный собственной кровью и похожий на узника из концлагеря. Его тело восстанавливалось слишком медленно.
«Нужно промыть твои раны», — мысленно сказала я ему.
«Я не могу двигать руками…»
