светом.
Но над головой ее словно сгустилась тьма.
— Я сделаю так, — таинственным шепотом произнесла она, стиснув меня за локоть, — что инквизитор не доедет до тебя! И суд перенесут на месяц. Потом на два. А потом и вовсе тебя выпустят. Ну, поотощаешь немного, Мари, но ведь это не пытки. И не смерть.
Я смотрела на нее, и видела, как на над ее головой занесен невидимый простому глазу грозный инквизиторский меч.
Стоило б ей снова вернуться к черной магии, за которую ее наказали, как она пала б, мертвая, на землю.
— За добро добром, — задумчиво произнесла я, и Ханна горячо закивала головой. — Нет, моя хорошая. Нет, моя золотая и сердечная. Ты же знаешь, инквизитор тебя не пощадит. Мою жизнь на твою менять? Это как-то нечестно. Так что я попытаюсь выпутаться сама. Честно. Давай ты лучше моей свидетельницей будешь. Расскажешь, как мы голодали и работали. Как сами ели эти клубни и остались невредимы. Давай верить в правду.
— Да кому помогла эта правда! — в отчаянии выкрикнула Ханна, но я ее не слушала.
— Я не позволю тебе погибнуть, — тихо ответила ей я. — И колдовской помощи от тебя не приму.
Собрав тёплые вещи, я тихо покинула свою комнату.
***
Суда я ждала около недели.
Лежа на гнилой соломе, укутавшись с головы до ног в свой плащ, поедая холодную горелую кашу для арестантов из железной миски, я чувствовала, что схожу с ума.
Считая рассветы и закаты, я повторяла лишь одно: картофель не опасен! Никто не мог им отравиться! Не у меня в таверне!
Думать о пытках не хотелось. Что я могла сказать под пытками?! Все то же самое?
— Господь всемогущий, спаси, — шептала я, трясясь от ужаса и сворачиваясь в клубок. Я даже холода не чувствовала, только всепоглощающий, изматывающий страх.
Я сто раз уж пожалела, что отвергла предложение Ханны. Потом вспоминала беззащитную старуху, в жизни которой зеленая юбка — это самое лучшее, что с ней случилось, и досада отступала. Нет, нельзя отнимать жизнь у этой несчастной женщины! Только не колдовство! Не хватало еще стать виновницей ее смерти!
Мое пожелание судиться было передано инквизиторам, и потому до приезда главного палача меня не трогали вообще. Кормили, выводили подышать свежим воздухом, и снова загоняли в застенки, как корову. Но и только.
Кто бы знал, как это было мучительно! Страшно и тяжко до темноты в глазах!
О, сколько раз я желала темной магии Ханны, что избавила бы меня от этого ужаса!
И сколько раз я отвергала ее, понимая, что она не только ее убьет, но и послужит доказательством моей вины…
Но как же страшно быть беззащитной!
Так же страшно, как шагать на суд, словно овечка, которую тянут за веревку, под гогот обывателей, ротозеев и недоброжелателей!
— Ведьма! — орали они радостно, жаждая моей крови в качестве развлечения на один день!
— Нет! — отчаянно кричала я, тащась за веревкой, связывающей мои запястья. Но кто б меня слышал?..
Меня приволокли в клетку для осужденных и там заперли. О ужас, видеть вокруг себя эти скалящиеся, рычащие и смеющиеся рожи! Зоопарк, видимо, самое жуткое место на земле. Это я поняла, оказавшись внутри клетки, которая не позволяла этим демонам в человеческом обличье до меня добраться. Но я их видела, и их жестокое любопытство вселяло в меня страх.
— Мари Лино, — прокричала старуха, мать Грегори, подскочив на ноги в рядах зрителей и размахивая палкой, — ведьма и отравительница!
Ее жабье лицо тряслось от злобной радости, глаза сверкали из-под седых бровей.
— Нет! — в отчаянии вскричала я, вцепляясь в прутья клетки.
Но толпа думала иначе.
Ей было интересно, как я буду мучиться на допросе. Может, и на пытках пустят поприсутствовать? Это было б забавно.
Мельком я глянула на место судьи; оно все еще было свободно. Мой личный палач все еще не прибыл, а значит, у меня еще было время обратить жителей города на свою сторону.
— Разве вы не приходили ко мне, голодные? — вскричала я, обращаясь к тем, кого еще вчера жалела. — Разве вас я не привечала и не кормила? И разве кто-то из вас заболел или умер? Нет! Так отчего же вы платите черной неблагодарностью сейчас?!
Но меня не слышали. Отведав моего хлеба, они требовали зрелищ.
— Ведьма, ведьма! — ухала старуха радостно и мстительно, и толпа ей вторила.
Я в отчаянии стиснула руки у груди.
— За что, — воскликнула я, давясь слезами. — А что, если меня оправдают?! Куда вы пойдете утолить голод? Ты, Шин, и ты, Бойл? Кто вас приветит и накормит?!
Но те попрошайки, которых я кормила бесплатно, теперь все свидетельствовали против меня.
В ужасе я вглядывалась в знакомые лица, и понимала, что моя доброта была напрасна. Те, кого я так жалела, сегодня не жалели меня!
— Как же вы можете! — в отчаянии прошептала я, закрывая лицо руками и падая на лавку для осужденных. — За что же!
Тут раздался громкий стук деревянного молотка судьи, и я в ужасе забилась в самый угол клетки, закрыв голову руками.
— К порядку! — злобно рявкнул он, яростно грохнув молотком. — Тишина, я сказал! Обвинитель Грегори! Ваше слово!
…Как он так быстро оказался на своем месте?! Ведь миг назад его там не было!
Грегори сорвался с места, как подорванный.
— Ваша честь! — проорал он подобострастно, еще несясь к трибунке свидетеля со всех ног. — Она травит людей, эта Мари Лино!
— Чем. Она. Травит, — эти три слова упали, как три тяжких камня, и я даже вздрогнула от тяжести этого голоса, разнесшегося по залу суда.
Грегори меж тем добежал до трибуны и там перевел дух, довольный, что ему
