Да кто ж тебе позволит? – засмеялась я. – Беги уже! Помоги Акулине на стол накрыть!
Мальчишку как ветром сдуло, а Евдокия вдруг сказала:
- Хорошая вы, Елена Федоровна, тяжело вам будет с Тимофеем Яковлевичем.
- Ты за меня не переживай. А вот за дядюшку пора и побеспокоиться, - я хитро взглянула на нее. – Жизнь у него веселая начинается. Это я тебе обещаю.
* Сунь Лутан (Фуцюань) - один из величайших мастеров за всю историю китайского Ушу.
Проснулась я оттого, что кто-то пьяно распевал прямо под окнами. Я громко зевнула, глядя на треснутое стекло, за которым начинало сереть ночное небо. Кому это не спится в такое время? Надрать бы задницу, чтобы народ не будил! Стоп, так это, наверное, дядюшка!
Я быстренько накинула халат и, взяв свечу, спустилась вниз.
- Барышня, вы куды?
Я вздрогнула от неожиданности и, тихо выругавшись, подняла голову. Акулина стояла на верхней ступеньке в ночной сорочке, кутаясь в большую шаль. В ее руке тоже была зажата свеча, свет которой делал ее образ немного мистическим.
- Куды, куды… Закудыкала! – раздраженно прошептала я. – Иди спать!
- Я вас саму не брошу! – упрямо заявила девушка, спускаясь ко мне. – Думаете, дядюшка приползли?
- Скорее всего, - я открыла входную дверь, и пение стало еще громче. Надрывным голосом, в котором звучала пьяная мука, Тимофей Яковлевич тянул что есть мочи:
- Умру-у-у ли я-я-я…
И над могилою-ю-ю
Гори-и-и, сия-я-яй, моя звезда-а-а!
Туз даже ни разу не гавкнул, видимо, уже привык к таким сольным концертам за всю свою несчастливую жизнь.
- Ну, Малежик, ты у меня попляшешь… Я тебе устрою! - прошептала я, выходя на крыльцо. – Праздник у него… Ничего, завтра для тебя начнутся ужасные будни.
- Что вы говорите? – любопытная и вездесущая Акулина заглянула мне в лицо. – Чево валежник будет?
- Тимофей Яковлевич, говорю валежник. Нажрался, что на ногах не держится, - приподняв свечу, я осторожно спустилась вниз. – Пойдем искать его, наверное, в кустах наш певец валяется… И замолчал же как назло!
Мы с Акулиной начали обходить парикмахерскую, и вскоре она позвала меня:
- Здесь он! В крапиве закуёвдился!
- Это хорошо, что в крапиве, - довольно произнесла я. – Маленькое, но наказание.
Тимофей Яковлевич лежал в зарослях, сложив на груди руки. Ворот его рубахи был залит вином, рукав оторван, а жилет расстегнут. Одного сапога вообще не наблюдалось, и он нервно дергал ногой, касаясь голыми пальцами жгучих стеблей. Картина маслом.
- Гори-и-и, гори-и-и, моя-я-я звезда-а-а-а.
Звезда-а-а любви-и-и-и приветная-я-я-я!
Снова «грянул» дядюшка, и где-то рядом завыли собаки.
- Последняя гастроль артиста-солиста императорского театра драмы и комедии…* - я пихнула его ногой. – А ну, замолчи, Шаляпин! Перебудишь всех!
- Так и есть! Всю рубаху обляпил! – зашептала Акулина. – Надобно бы и на портки посветить, может, и там оконфузился?
- Отста-а-ань… - Тимофей Яковлевич отмахнулся от нее. – Уйди-и-и, дура…
- Акулина, разбуди-ка Селивана, - попросила я, брезгливо разглядывая родственничка. – Нужно его отнести в кровать.
- Одна нога тут, другая там! – девушка помчалась к дому. – Сейчас доставим его прямо в постели!
Дверь, которую совсем недавно охранял Туз, открылась и я услышала испуганный голос Евдокии:
- Чево туточки? А?
- Хозяин твой вернулся, лыка не вяжет, - усмехнулась я. – Паликмахер…
Вскоре пришел Селиван и молча взвалил на плечо слабо сопротивляющегося дядюшку.
- Куды его?
- Я покажу! – Евдокия суетливо забегала вокруг. – На второй этаж по лесенке!
Поднявшись по скрипучей лестнице, мы оказались в покоях Тимофея Яковлевича. Проснувшийся от всех этих движений Прошка быстро зажег свечи, и я огляделась. В комнате дядюшки в отличие от рабочего места царил порядок: все вещи лежали на своих местах, кровать аккуратно застелена, даже пыли не наблюдалось. Но это скорее было заслугой Евдокии.
Селиван положил дядюшку прямо на покрывало, а я спросила у поварихи:
- Как часто он вот так гуляет?
- Три дня проходит и по новой, - женщина с горечью взглянула на Тимофея Яковлевича и покачала головой. – Чево и делать-то, не знаем…
- Ключ есть от комнаты?
- Ключ? – Евдокия как будто испугалась. – А зачем это?
- Есть! – Прошка подпрыгнул и снял с гвоздя связку ключей. – Здесь и от комнаты и от остальных дверей!
- Вы что задумали? – повариха прижала ладошку к щеке. – Ой, божечки…
- Ведро ему принесите и воды, - распорядилась я. – Посидит взаперти, подумает над своим поведением, а там видно будет.
- Да как же это?! – воскликнула Евдокия. – А кто же в паликмахерской работать станет?!
- Кто-нибудь да станет! Неси, что я сказала! – мне вдруг в голову пришла мысль, что я ведь тоже могу мужиков стричь. Элементарные навыки у меня были. Тем более, что вряд ли здесь требовалось какое-то особое умение. Прически примитивные, а бороду Махмуду я сама и стригла… Он никогда не посещал барбершопы.
- Ежели Елена Федоровна сказала несть! Значит, несть! – выступила Акулина. – Незачем дурные вопросы задавать!
Вздыхая и охая, Евдокия принесла все, что требовалось. Поставив ведро у кровати, а графин с водой на стол, я закрыла комнату дядюшки на ключ. Все слуги столпились в коридоре, ожидая моих распоряжений.
- Чтобы никто не подходил к дверям без моего особого разрешения. Понятно? – я обвела их грозным взглядом. – Я спрашиваю: понятно?
- А ежели Тимофей Яковлевич бесноваться станет? – Прошке казалось, совсем не было страшно, а скорее любопытно.
- Ничего, побеснуется и успокоится, - я, конечно, понимала, что дядюшка начнет устраивать концерты, но со мной никакие трюки не пройдут. Моего терпения хватит на десять таких алкашей.
- Кормить-то его как? – Евдокию беспокоила эта сторона вопроса. – Голодом, что ль, морить?
- Завтра сухарик пожует, а потом посмотрим на его поведение, - я повернулась к Селивану. – Как только рассветет, забей-ка окно.
- Как скажете, Елена Федоровна,
