- он улыбался в бороду, в то время как повариха хваталась за сердце. – Еще чего изволите?
- Нет. Спать идите, - я подтолкнула Прошку. – Давай, дуй досыпать.
- И не жалко вам его? Человек ведь пожилой! – не выдержала Евдокия. – Будто злодея какого в казематы!
Я не успела ей ответить, потому что меня опередила Акулина:
- Жаль, жаль, да пособить нечем! Пьянь эдакую уму разуму учить нужно, иначе он и вас, как Туза загнобит! Правильно Елена Федоровна делает! Пущай знает, как оно жадничать да глотку заливать! Ишь, ты! Жалельщица нашлась! Ничего, наша хозяйка питуха вашего быстро вразумит!
Евдокия ничего не ответила, лишь громко всхлипнула.
Мне даже удалось немного задремать, но мой сон длился недолго. Крики и вопли разорвали утреннюю тишину, заставив меня резко сесть в кровати. Какого черта?!
А-а-а-а… дядюшка…
В дверь постучали, после чего в комнату заглянула Акулина. Ее глаза возбужденно блестели, а в голосе звучало веселье:
- Божечки! Чево происходит-то! Дядюшка очухался, криком кричит, такими словами всех называет, что даже Селиван краснеет!
- Ничего, пусть прокричится, устанет, а потом и я подойду, - мне доставляли истинное наслаждение гневные вопли, залетающие в открытое окно. – Пять стадий принятия неизбежного…
- Это чево такое? – девушка с любопытством присела на стул у кровати. – Пять стадов… тьфу!
- Сначала Тимофей Яковлевич не мог поверить, что его заперли в собственной комнате . Стадия первая – отрицание. Сейчас он уже понял, что выйти у него не получится. Это стадия вторая – гнев. Потом он станет клянчить, чтобы его выпустили, обещать все что угодно. Стадия третья – торг. После всего этого начнется очищение. Дядюшка перестанет с нами говорить, возможно, будет отказываться от еды. Стадия четвертая – уныние. Самая хорошая стадия, пятая. Тимофей Яковлевич примет все, что с ним происходит и вот тогда можно будет договариваться, - я улыбнулась Акулине. – Вот так!
- Ишь, ты… - она задумчиво нахмурила брови. – Я вот думаю, барышня… Может, и мне обо што головой приложиться? Совет не дадите, так чтоб не больно, а в мозгах просветление наступило?
- Я сейчас сама тебя приложу! – я потянулась к ней, но девушка увернулась и со смехом выскочила из комнаты.
- Я сейчас водички тепленькой принесу! Умываться будем!
*цитата из фильма “Неуловимые мстители”
Я привела себя в порядок под гневные крики Тимофея Яковлевича, не спеша позавтракала, немножко поиграла с Танечкой и только потом пошла проводить беседу.
Евдокия сидела на крыльце, а рядом возвышалась гора закопченной посуды.. Повариха чистила котелки песком и испуганно всхлипывала, как только дядюшка начинал кричать громче.
Селиван забил окно, оставив довольно приличные щели, чтобы в комнату попадал свет. В этих щелях мелькало припухшее лицо Тимофея Яковлевича, который тщетно пытался оторвать какую-нибудь из досок.
- Это ж позор, какой… что люди скажут? – Евдокия поднялась, когда я подошла ближе. – Небось, вся улица слышит, как хозяин кричит. Может, вообще думают, что убиваем мы его!
- А то, что твой хозяин в кустах валяется, не позор? Что долгов куча, за которыми сюда головорезы приходят, не позор? – я хмуро смотрела на нее, пока женщина не опустила глаза. – Нечего меня стыдить. Я тебе не дитя неразумное. Поняла?
Повариха кивнула. Но я видела, что она все равно осталась при своем мнении. Тоже мне, защитница прав обиженных и угнетенных!
- Тимофей Яковлевич грозился мне уши оторвать, - возле меня, как всегда, будто из воздуха, появился Прошка. – Вы уж поспособствуйте, Еленочка Федоровна, чтобы они на голове остались.
- Останутся! Никто твои уши не тронет, - засмеялась я, глядя на окно, за которым бесновался дядюшка. – Глотка луженая! И не надоело ведь орать.
- Вы у меня все попляшите! Выберусь отсюда, всех накажу! На улицу вышвырну! Продались сатрапихе приезжей! Приблуде поганой! Забыли, кто вас кормит! За руку дающую цапнуть норовите?! Изничтожу!
- Ишь, как грозится, - к нам подошла Акулина. – Всем бы чертей раздал, да руки коротки.
Я поднялась на второй этаж и постучала в дверь.
- Тимофей Яковлевич, хорош орать. Соседей, небось напугал уже.
В комнате воцарилась тишина, а потом послышались крадущиеся шаги. Дядюшка подошел к двери.
- А ну, выпусти меня, зараза! Тебе кто право дал порядки в моем доме устанавливать?!
- Не выпущу, - спокойно ответила я. – Пока за ум не возьмешься, будешь взаперти сидеть. Позорище ведь… Осталось только в штаны оконфузиться и все, пропащий человек. Уже, небось, все пальцами тычут, смеются над тобой.
- Ты меня что, учить вздумала, сопля зеленая?! – рявкнул он, ударив ногой по двери. – И не тычь мне, гадина! На «вы» называй!
- Ага, и шепотом, - проворчала я, а ему сказала: - Еще я всякую пьянь на «вы» не называла. Не заслужил. Глянь на себя в зеркало, на что ты похож! А еще уважаемый парикмахер… - я понимала, что звучит это жестоко, но по-другому никак. Пусть слышит правду в моем исполнении.
- Я не пьянь! – в гневном голосе дядюшки прозвучала обида. – Не смей меня так называть!
- Конечно, не пьянь. Блин, бесстрашный путешественник по эмоциональному спектру посредством химических порталов в стеклянных сосудах…
- Чего ты там лепечешь?! Открой, я сказал! – надрывно выкрикнул Тимофей Яковлевич. – Откро-ой!
Я бы еще поговорила с ним о жизни, но тут на лестнице показалась лохматая голова Прошки.
- Елена Федоровна, там это, хозяин мясной лавки пришел! Ему бороду да усы поправить надобно! Чево сказать? Закрыты мы?
- Нет, скажи, пусть подождет, я уже иду, - ответила я, а дядюшка моментально притих, подслушивая нас. – Сейчас мы ему поправим и бороду, и усы, и все остальное.
- Не сметь! – завыл Тимофей Яковлевич, колотя кулаками в дверь. – С ума сбрендила, что ли?
- Не переживай ты так, - усмехнулась я. – Или думаешь, что если я женщина, то бороду подстричь не смогу?
- Где сатана не сможет, туда бабу пошле-е-е-ет! – жалобно заскулил дядюшка. – Гадина-а-а-а…
Спустившись вниз, я надела передник и открыла дверь парикмахерской. Стоящий в метре от крыльца мужик с окладистой бородой, удивленно взглянул на меня.
- Тимофей Яковлевич примет
