— Да ты не бойся, я тебя мучить не буду, я тебя любить буду и беречь! Жизнью клянусь! Это дворяне над девками измываются, непотребства разные в постели творят, а я не такой. Ты недаром от сытой жизни убежала, я все понимаю.
Стоящая босиком на промерзшем крылечке Амирель поджимала то одну ногу, то другую, напоминая себе глуповатую гусыню.
— Уходи! — и опять команды не получилось. Да что это такое? Отчего она боится этого купчишку? Она же легко с волками справлялась! Они-то пострашнее будут! Или нет?
— Ладно-ладно, уйду! — поспешил он утихомирить ее. — Только ты в дом иди, не простудись, по морозу босиком-то бегая! А то лечение, знаешь, какое дорогое! Я заплачу, конечно, я не бедный, но лучше не болей! Больная жена никому не нужна. От нее и детей-то не дождаться, а я детей люблю. Мне много детишек надо будет.
Амирель отодвинула запор и отпрыгнула с крыльца подальше, провалившись в сугроб почти по пояс. Вышедший на свет Брюкт поморгал на ярком свету, увидел ее, раздетую, в снегу, и раздраженно сплюнул на крыльцо.
— Давай домой немедля! Застудишься!
Понимая, что она не уйдет, пока он тут стоит, вышел из калитки, закрыл ее за собой и, обернувшись, убедился, что девчонка заскочила в дом. Укоризненно покачал головой. Вот ведь девка безголовая! Или напуганная уж очень.
Но это-то ясно. Если ее кто-то из знати к себе уволок, то ясно, чего она боится. Аристократы ведь с простолюдинками не церемонятся, сколько уж он таких случаев знает.
Да взять хотя бы владетеля здешних мест, элдормена Аверна. Сколько баб в его постели перебывало, и ни одна о нем доброго слова не сказала. Приданое он за ними хорошее дает, этого у него не отнимешь, да вот только после него ни одна из них замуж что-то не спешит. Так и живут одиночками. Видимо, им недолгая жизнь с полюбовником поперек горла встала, вот и не торопятся новое ярмо на себя надевать.
Синие глаза девчонки доставали до самых печенок. Он никогда прежде с бабами не церемонился, а вот эту даже прижать к себе как следует не мог. Почему? Может, она колдунья? Но даже это не отвратило его от намерения взять ее в жены. Можно, конечно, и в полюбовницы, но в жены оно вернее будет. Жена от законного мужа никуда не денется, права такого у нее нет, а вот полюбовница-то и сбежать может, а вернуть ее назад власти у него не будет.
Понурившись, Брюкт побрел по улице, раздумывая, как бы завлечь эту недотрогу в свой дом и свою постель. Получалось, что добром никак. Порешивши, что не получится добром — получится силой, он уже победно расправил плечи и с привычной самоуверенной миной отправился на рынок в свой ларек.
Не чувствуя ног, Амирель заперла за ним калитку и нырнула в теплый дом. Клацая зубами от холода, продвинула в скобы запор и встала перед печкой, грея то одну, то другую ногу одновременно с руками. Зубы клацали, нос покраснел, кожа покрылась голубоватыми пупырышками. Еще чуть-чуть, и она бы попросту замерзла.
Немного отогревшись, поставила на огонь маленький медный чайник, заварила душистый сбор от простуды, оставленный погибшей колдуньей, и принялась пить отвар мелкими глотками, надеясь, что не заболеет. Потом надела теплое платье, на плечи накинула вязаную шаль и принялась выяснять, как же этот наглый купец проникает в ее дом.
Снова осмотрела все внутри, но двери и ставни были заперты изнутри.
У нее голова пошла кругом. Ну не в печную же трубу он к ней лазит? Сообразив, что гораздо проще посмотреть следы на улице, ведь снег не падал и следы не заметены, накинула меховой плащ, шаль переместила на голову и вышла во двор.
Обошла дом и почти сразу обнаружила лазейку. Минуя калитку, к кухонному окну прямо от забора была протоптана глубокая стёжка. И хотя поднять сначала оконную раму, а потом открыть запертый изнутри на задвижку ставень было довольно сложно, но с подходящим инструментом, да еще высокому мужику, это особых трудов не составляло.
Амирель задумалась. Что делать? Забить рамы, чтоб невозможно было открыть ни изнутри, ни снаружи? Но летом будет духота, не продохнуть. И одернула себя: о чем она думает? Летом она здесь жить все равно не будет. А кроме нее тут вряд ли кто еще поселится, уж слишком нехорошая у домика слава.
Решила забивать. Гвозди у нее были, и даже длинные, годящиеся, а вот молотка не нашлось. Подходящий камень разыскался в чаше родника. Амирель подтащила к кухонному окну колченогий табурет и забила окно и сверху и снизу. Для безопасности заколотила и остальные два. Потом повторила то же самое уже изнутри дома.
Перед дверью решила на ночь сделать баррикаду из стульев и табуреток. Закончив тяжелую плотницкую работу, приготовила поесть. На сердце было тяжко, на душе муторно. Ничего не поделаешь, придется отсюда уходить. И не летом, как планировала, а прямо сейчас, по морозу.
Убрав со стола, на всякий случай собрала в небольшой мешок только то, что понадобится на первое время. Потом прикинула размеры своего имущества.
Оказалось, что вещей у нее стало в два раза больше, чем было. Бросать их оказалось очень-очень жаль. Ничего своего у нее прежде не было, если не считать пошитой с помощью Мелисси одежды. Поэтому с любовью выбранные ею на рынке чашечки и блюдечки, тарелочки и хлебницу, все в яркий голубой цветочек, похожий на незабудку, она оставляла со слезами на глазах.
А сколько еще придется бросить здесь дорогих ее сердцу мелочей! Со спрятанным в тайнике золотом, на которое можно было накупить сотни таких простоватых керамических чашек, она рассталась бы без сожаления, но по выбранным с таким тщанием и любовью вещам она пролила не одну слезинку.
Но что делать? Этот блудливый купец не даст ей жить спокойно. И почему она не может скомандовать ему так, как полагается? Она его просто боится, потому все и идет у нее наперекосяк? Или, может быть, на нем висит какой-нибудь оберег или амулет, который действует и как защита от ее внушения? Учитель что-то говорил о таких, но уверял, что их слишком мало и есть они только у знати. Он ошибался?
Но как они выглядят, эти обереги? Их носят на груди, как обычные ладанки? Или, может, они надеваются на руки, как браслеты? У купца как раз есть такой на руке, бронзовый, с непонятными знаками. Если это и впрямь амулет противодействия, она от него защититься не сможет. Нужно просто бежать, другого выхода нет. Она не хочет быть ни его полюбовницей, ни женой.
По телу прошла дрожь омерзения, стоило ей припомнить его жадные волосатые руки на своем теле. Нужно спасаться, завтра же поутру пойти в город, купить хорошего коня, ходящего под седлом, нацепить на него теперь уже два баула, и опять отправиться в путь-дорогу.
Жаль, что она сообразила про амулет слишком поздно — в Авернбурге в это время делать нечего, рынок уже закрыт.
На следующий день вышла из дому пораньше, разузнать, был ли здесь этой ночью купец. И удовлетворенно усмехнулась: вокруг дома кружили большие мужские шаги. Брюкт! Как же толково она поступила, намертво забив окна. Цепочка следов уходила за дом, потом возвращалась и возле дверей превратилась в утоптанную площадку.
Что ж, на этот раз ей удалось себя защитить. Но он упорный и нахальный, и наверняка в следующую ночь подготовится получше. Возьмет инструменты, взломает или дверь, или окно, и все-таки ворвется в ее дом. Чтобы не подвергнуться насилию, ей нужно уезжать из города немедленно.
Взяв на покупку коня пару золотых, привычно закутавшись в плащ и поглубже натянув на голову капюшон, Амирель торопливо пошла на городской рынок. Не заглядывая в продуктовые ряды, сразу направилась к конному манежу.
Там гарцевали несколько вполне приличных лошадок. Она начала прицениваться, выясняя, которая из них хорошо ходит под седлом. Возле соседних привязей тоже шел оживленный торг — мужчина в дорогом костюме, явно дворянин, осматривал горячего скакуна.
На Амирель он внимания не обращал, проверяя копыта и зубы лошади.
Девушка совсем было сторговалась с продавцом о цене, желая как можно быстрее покинуть город, когда на манеж вальяжно, как на собственный двор, вошел Брюкт в кафтане нараспашку, недовольный и распаренный, будто куда-то спешил. Увидев ее, с силой выдохнул, осклабился и громкоголосо объявил:
