откуда взялось это слово и что оно значит.
Растянув пасть мертвого резинового шланга, я стала натягивать его на шарики. Вскоре она раздулась до такого размера, что я уже не могла его удержать на плаву. Дирижабль прилип к листве лилий и медленно продавливал своей подъемной силой. Еще немного шариков, и мы вырвались наружу, оставляя позади этот дивный мир с медленно умирающим злобным его обитателем.
Яд все же покалечил меня изрядно, в пещере на полированном граните, в местах, где поработали моллюски, увидела свое отражение. Вместо гладкой кожи сплошной ковер из язв и кровоточащих ран. Находиться в пещере было сущим адом, тело покрывалось коркой, вновь образовавшаяся кожа лопалась при любом маломальском движении. В воду входить нельзя, раны быстро разбухали и гноились. Глядя на мои мучения, саламандра уцепилась в руку и потянула в воду, затем унесла меня вверх в новую пещеру. Там нас встретила старая серая саламандра, которая обнюхала меня с ног до головы и, бросив, ушла в глубины. Вернувшись через час, принесла в пасти листья губчатого папоротника и неуклюже стала обкладывать меня. Превозмогая боль, я взяла часть листвы и помогла ей, руками ведь проще. На изломах растения выступал сок, который приносил облегчение, тогда я уложила все стебли в яму в полу и размяла их камнем. Этой кашицей намазала все тело. На пару дней пришлось поселиться в ее пещере. Знахарка регулярно, раз в полцикла, приносила свежую губку.
В минуты отдыха я наблюдала за ее загадочным занятием. В середине пещеры находился глубокий водоем, которой кишел рачками: они облепили стоящий посреди камень-кристалл. Сама саламандра, словно совершая магический танец, плавала вокруг: где уберет рачков, а где намажет пищей, и они усердно вгрызались в полупрозрачный кристалл, полируя его. На третий день мне стало полегче, и я нырнула в ее бассейн.
– Ёк-клмн! – только и смогла произнести я. – Это так восхитительно!
Передо мной предстала молочно-розовая фигура афалии: голова, шея и конечности ее были недоделаны, но тело… Тело было мое, то есть афалии-самки. Саламандра потела над «выгрызанием» рук, точечным нанесением пищи раздвоенным языком, словно кисточкой, она указывала рачкам место выемки порции кристалла. И они с усердием приступали к работе. Скульптору оставалось контролировать ситуацию. Мелкие ямки, бугорки создавались с трудом. Если голодные рачки свежие, то убирали минерал довольно быстро, только смотри, но когда они, обожравшись, отваливались, то и работа прекращалась, да и пища могла сползти ниже, в сторону, этого допустить было нельзя. На дне в пыли отходов я заметила кусочек кристалла, подобрала, пещере он сверкал полированной гладью, что давало возможность увидеть свое отражение, но не это меня привлекло: один край плоского куска был полирован с обеих сторон и, я увидела свой папиллярный рисунок руки увеличенным до десятка раз. Поводила по руке, он увеличивал все, что было под ним. Тогда я нырнула в бассейн и пригласила рачков отполировать вторую сторону, после чего снова взглянула через него, заметив, что там, где закругленно, увеличения было больше, под водой эффект увеличения не действовал. Обдумав денек, приступила к изготовлению линзы, и она удалась на славу. Все мелкие структуры кожи, камней казались огромными. Любопытство брало верх, и я цикл напролет ползала по всей пещере, полупрозрачные листья растений оголили свои внутренние части, прожилки, вот дырка какая-то.
– Тьфу ты! Напугал, – встрепенулась я, увидев ужасные челюсти листогрыза.
После, рассматривая рачков в работе на воздухе возле водоема, я сделала новое открытие. Рачки выделяли яд желто-зеленого цвета, который оказался жгучей кислотой, которая и разъедала кристалл.
– Кислота! Вот, что меня обожгло.
С этой мыслью я ушла в глубины. Нити водорослей – это кладезь кислоты, только куда ее набирать, чтобы не растворить в воде. Достигла зеленого ковра смерти, хотя почему смерти, плоские рыбки и камелии прекрасно себя чувствовали, главное не растирать колбочки. Попробовала острым кремнием соскрести их на лист, но они лопались и раздражали кожу, пришлось отплыть в другое место. Там я просто нарезала нитей и уложила на лист, закрутила в кулек, ниже середины на нитях не было колбочек. Но все равно, как ни старалась, ожогов не избежала.
Оставив связку при входе в пещеру, я с одной нитью опустилась в бассейн, саламандра странно как-то посмотрела на меня, но отодвинулась. Я аккуратно палочкой прижимала колбочки к кристаллу, они лопались, закипали в химической реакции. Так раз за разом я выжгла скульптуре изящный длинный ноготь на руке, затем, потерев веткой по нем, добилась блеска. Так мы со Знахаркой подружились, плавали вместе за нитями в страну камелий, и ваяли мое изображение.
– Интересно, почему именно я? Или просто другая самка? – спросила я однажды ее.
Ответа, конечно, не последовало. Но пребывая в гостях уже добрых десяток циклов, до меня дошло, точнее ощутила на себе.
В одно прекрасное утро я выплыла на прогулку, поискать себе поесть. Вот плыву я себе, никого не трогаю, как вдруг из пещер стали выплывать десятки гистамин, я, разинув рот, залюбовалась великолепным зрелищем, забыв о безопасности: я считала себя не чужой, а членом их сообщества. Гистамины, полупрозрачные, розоватого цвета, медленно кружась, собирались в стаи, чтобы уйти в последний полет, умереть или возродится рыжей бестией. Живя меж этих пресмыкающихся, я потеряла весь страх, а они инстинкт размножения нет. От блеска хоровода у меня закружилось в голове и что-то волнующее подступило в теле. Но не успела туча поглотить меня, как за ногу кто-то больно укусил и потащил с невероятной скоростью, эта была Андромеда, она спасла меня от неминуемого. Гистамины отстали.
Вскоре из глубин поднялись десятки камелий, извиваясь, как ленты, они гонялись за гистаминами, поглощая десятками прямо целиком, и что удивительно, на это спокойно реагировали саламандры, а ведь эти личинки их дети. Рептилии вышли из своих пещер и с любопытством наблюдали за происходящим, но никак не вмешивались в пожирательство своего потомства, наоборот, казалось, их это возбуждало. Но глядя в глаза Андромеды, я видела большую скорбь. Но почему? Саламандры с мощными челюстями и прочным чешуйчатым панцирем могли легко прекратить это безумие. Все их взоры были прикованы к вновь прибывающим особям, которые их разочаровывали снова и снова. Когда поток камелий иссяк, они просто разошлись по своим обыденным делам, иногда поглядывая на глубины кратера. Гистамины, разделившись на более мелкие стаи, ушли ввысь, уходя от смертоносных лент, искать зевак в безопасных холодных водах. Одна камелия пронеслась возле меня, в моем мозгу вспыхнула искорка, но уловить смысл ее не получилось, немного повисев без движений, я
