Чтобы Земля избавилась от воздуха навеки, должна победить жестокая половина Улага.
Чтобы Небо захватило землю, должна победить красивая половина Улага.
Но если странные и смелые души решат объединить их, укрепить то, что спутано, сделать кривые пути прямыми — только кровь подойдет. Кровь обеих, данная по их воле, чтобы смыть всех нас.
Это объясняло часть. Я слышала пророчество:
Одно родилось в один день, но в двух половинах,
Половина — земле. Половина — для воздуха.
Одна разрушает. Другая собирает.
Пусть ветер примет произнесенные мною слова.
Но то пророчество было слабым намеком, в отличие от слов книги. Пророчество намекало, что мы с Хуланной могли быть использованы, чтобы разрушать и восстанавливать. Но отсюда вели три пути — путь, который избавит мир смертных от фейри, путь, который сделает мир смертных подчиненным, и путь, который как-то очистит Фейвальд.
Моя сестра явно выбрала путь, который уничтожит мир смертных, сделав его ее вещью.
И я думала, что было очевидно, какой выбрать мне — потому что я могла избавить мир смертных от фейри, если «одолею» сестру, что бы это ни значило.
Я посмотрела на клетку на своем поясе. Я могла поймать ее. Это будет считаться как победа над ней?
Был лишь один способ узнать.
Я повернулась, решив отыскать сестру. Ножны зацепились за платье, висящее на чем-то, и оно упало на землю, открывая зеркало во весь рост.
Я охнула от вида Скувреля, побитого и в крови, лежащего на каменном полу. Над ним стоял Кавариэль с хлыстом.
— Кошмарик, — сказал Скуврель, но ни звука не сорвалось с его губ.
Кавариэль опасно улыбнулся.
— Скажи, Валет, куда ушла твоя смертная жена со всеми нашими детьми. Говори, или я попрошу Равновесие, и он снова заставит тебя хлестать себя самого.
Я охнула, глаза расширились, когда я увидела в руках Скувреля кровавый хлыст. У него было семь хвостов, на конце каждого — шип. Его заставляли хлестать себя.
— Ты не можешь, — выдавила я. — Не должен.
Я упала на колени, пыталась дотянуться до Скувреля, но пальцы коснулись только гладкого стекла. Это была моя вина. Я продала его Равновесию.
— Пока ты не сказал, что он тебя не заставит, — проворковал Кавариэль, — помни, что твоя смертная жена забрала у нас нечто ценное. Роль Равновесия — восстановить порядок. Он должен забрать у тебя. Сколько боли ты должен вынести, пока не отплатишь за столько украденных детей?
За Скуврелем появился Равновесие, мне было его видно в зеркале. Он выглядел спокойно, перья его белого крыла лежали ровно.
— Он мог отдать нам смертную, — сказал Равновесие. — Это отплатило бы долг.
— Скуврель, прости! — сказала я. — Это все моя вина.
— Кошмарик, — прохрипел он, глаза были стеклянными, а дыхание шумным. Он пытался дотянуться до меня, пальцы сомкнулись на пустоте.
— Это кошмар, да? — ворковал Кавариэль, не видя и не слыша меня.
— Они утопят тебя в реке крови, — прошептал Скуврель, его стеклянные глаза посмотрели в мои. Он пытался предупредить меня?
— Вспоминаешь детство, Валет? — рассмеялся Кавариэль. — Они сделали это с нами когда-то давно.
Я поежилась.
Дверь их комнаты открылась, и голем прошел в комнату с маленькой запиской в ладони. Равновесие вздохнул, взял записку и быстро прочел.
— Придется продолжить веселье позже, Лорд Кубков. Это записка от твоей жены. Пир воронов начался.
Глава тридцатая
Я подавила ругательство, когда они схватили Скувреля и потащили его по полу. Он потянулся ко мне, и мне показалось, что он надеялся на помощь, но видение в зеркале пропало.
Я охнула.
Он исчез.
И мир смертных был в опасности.
Я спасла отца от сестры… отчасти.
Я спасла смертных детей… как могла.
Но я отставала от Хуланны в этой главной игре, о которой ничего не знала. На кону в этой игре были наши с ней жизни.
Во рту пересохло.
Я не смогла устроить для нее ловушку, сострадание вело меня, а не хитрость. И я не смогла собрать союзников. Я отдала сделкой единственного.
Мои ладони вспотели.
Оставалось лишь одно.
Война.
Война между сестрами. Война между двумя половинками целого. Война, в которой я не была уверена в победе.
Я сжала кулаки, проверила вещи. У меня были повязка и рукоять топора — она не помогала вне Фейвальда, меч и ключ, зеркальце и клетка.
Я осторожно вытащила лук из колчана, поправила тетиву. Когда я попаду в мир людей, будет война. Мне нужно быть наготове.
Я проверила все, убедилась, что клетка была готова.
Я собиралась попытаться запереть Хуланну в клетке. Мне нужно было лишь увидеть ее. Это был мой последний шанс выполнить то, за чем я сюда пришла — остановить сестру. Я открыла сумку, вытащила шкуру крысы и накинула ее на плечи, завязала лапы на груди.
Она воняла.
Но напоминала мне, кем я была. Эллин Хантер. Сделайте меня маленькой, и я убью крыс. Сделайте меня снова большой, и я разнесу Фейвальд. Я не сдавалась. Я не отступала. Я не была готова оставить этот бой.
Я решила забрать сияющую книгу со стола, сунула ее в переполненную сумку. Мне нужно было разобраться в содержимом. Я стала напоминать черепаху с этим на спине.
Хватит медлить, Элли. От ожидания легче не станет.
Я вытащила меч, собиралась рассечь воздух, но дверь открылась, и вбежал Верекс с мрачным лицом.
— Леди Кубков, я…
Мы оба застыли в шоке. Я отреагировала первой, закрыла глаза и представила его маленьким.
Ты — ничто. Ты — ничто. Ты — ничто.
Ногу укололо, и я охнула, опустила взгляд и увидела меч размером с булавку, вонзенный в мое бедро по рукоять.
Я опустила лук на стол, сорвала клетку с пояса, вытащила маленький меч и бросила на пол. Я забыла, как могли вредить маленькие фейри.
— Верекс, — процедила я, подняв клетку, чтобы видеть его. — Если у тебя есть еще оружие, держи при себе, или я разозлюсь и обеспечу тебе плавание в вине.
Его зеленое лицо было бледным.
— Что это за безумие, смертная? И что ты сделала с Леди Кубков?
— Теперь ты у меня в плену, Лорд Сумерек, — меня злили изменения. Что мне делать с Верексом? Я не могла отпустить его, иначе он нападет и убьет меня. Я могла выбросить его в окно, как Валот, но он мог выдать меня сестре. Но нести его с собой будет больно.
Я быстро схватила один из шарфов Хуланны, привязала клетку к сумке. Так Верекс хотя бы не будет ничем тыкать в мою ногу. Я подняла повязку на глаза, стараясь не вздрагивать, когда Фейвальд стал жутким, а красивая комната Хуланны — лохмотьями и битыми чашками, грязной бумагой и пустотой за окнами. Даже Верекс в крохотном облике был запутанным и искаженным.
— Выпусти меня, смертная! — закричал он.
