Она положила руки ему на плечи, тронула губы так же, как несколько минут назад, но клятвенно пообещала себе не отступать. Она целует собственного мужа — в этом нет ничего постыдного или греховного. Вдруг Феррандо обхватил ее за талию, прижал к себе, едва не ломая, яростно отвечал на поцелуй, удерживая за затылок. Амели закрыла глаза, чтобы не видеть окружения, не думать об этом. Попыталась отдаться его губам, отвечала сама, становясь смелее. Она открыла глаза и увидела, что их охватывает белое сияние, яркое, как полуденное солнце, от которого можно ослепнуть. Исчезли полки, исчез каменный пол. Они будто висели в сияющей пустоте, слитые одним дыханием. Амели вновь закрыла глаза, отдаваясь касаниям Феррандо. Стало тепло и легко. Она слышала его шумное дыхание, обвивала руками его шею, ныряла пальцами в волосы, чувствуя, как они струятся шелком. Внутри, в самой груди, что-то трепетало, разливалось по телу жаркими волнами. Если бы всегда было так, не было бы ни страха, ни сомнений. Феррандо задрал сорочку и гладил голую спину Амели, а она лишь льнула к нему, прижимала к себе и целовала до бесконечности.
Вдруг все погасло. Молниеносно, будто дуновением затушили свечу. Феррандо разжал объятия и уже поспешно шел в сторону консоли. Поднял стеклянный колпак, подхватил пустую склянку тонкими пальцами. Его лицо выражало полнейшую растерянность, но тут же словно посерело от гнева:
— Здесь ничего нет.
Он будто обвинял. Голос стал резким, острым, как наточенный нож. Амели вновь обхватила себя руками, понимая, что ее трясет. Феррандо подошел и вертел склянку у нее перед самым носом:
— Здесь ничего нет. Ни крупицы, — он потряс флакон. — Ни следа.
Амели сглотнула:
— Что там должно быть?
— Квинтессенция.
Это слово ни о чем не говорило Амели. Она лишь опустила голову.
— Ты лгунья.
Она уже не отпиралась. Сложно возражать, когда даже не понимаешь, о чем идет речь.
Феррандо ухватил за подбородок, заставил смотреть в глаза:
— Я тебе дам еще один шанс. Только один. Если эта склянка не наполнится… Думаю, ты помнишь наш разговор.
Амели лишь опустила взгляд и шумно вздохнула, стараясь не потерять остатки самообладания. Но слезы уже покатились по щекам. Она не понимала, чего он хочет от нее.
— Если я виновата, мессир, скажите, в чем моя вина? Что я должна сделать? — Она схватила черный рукав: — Создателем прошу, мессир, скажите, что вы хотите от меня?
Он выдернул ткань из ее тонких пальцев, прокричал куда-то в стену:
— Орикад!
Демон появился из воздуха с легким шлепком, будто лопнул мыльный пузырь:
— Я здесь, мессир.
— Проводи мою жену в покои.
Демон лишь кивнул, ухватил Амели за рукав сорочки и вывел за дверь.
Глава 28
Утро выдалось хмурым. Сквозь щели ставен виднелись полоски серого неба. Хотелось так и оставаться в постели, сказаться больной. Лежать весь день и просто смотреть в окно. От самого незначительного движения ныли мышцы на животе, будто Амели накануне весь день таскала тяжести. Она потянулась, растягивая эту тупую боль. Неужели так будет каждый раз? Она вновь сжалась калачиком и поплотнее укуталась в одеяло, наблюдая, как мутный бледный луч ложится на паркет.
Она была благодарна демону за то, что не донимал вчера расспросами и насмешками. Просто довел до дверей и исчез. Он сам будто поблек. Пропала задорная искринка в золотистых глазах, даже позабылись дурные замашки, будто бесстыдное позерство больше не развлекало.
Мари прошмыгнула в дверь, и видя, что Амели не спит, принялась открывать ставни, впуская в комнату мутный серый свет:
— Доброго дня, барышня.
Амели села в кровати, прижимая одеяло к груди:
— Дня?
— Полдень уже. День нынче скверный — с утра дождь моросит.
Амели нехотя встала, сунула ноги в домашние туфли и подошла к окну. Долго смотрела в сад, будто утративший краски. Интересно, а за окном в лаборатории по-прежнему солнце?
Она велела одеваться. Молча терпела, пока Мари затянет все шнурки, наколет все булавки.
— Что к столу пожелаете? Кухарка с раннего утра выспрашивала, что вам подать.
Амели пожала плечами. В покоях сидеть не хотелось.
— Ничего не говори — я сама в кухню схожу.
Хотелось сесть у очага, выпить кружку молока, съесть сладкую булочку или кусок хлеба с маслом. Да и тетка Соремонда казалась такой теплой, домашней. Уж, не погонет.
Амели протиснулась в кухонную дверь, наблюдая, как кухарка высыпала на стол миску с фасолью. Взяла маленькую корзинку, положила на колени, застланные передником, и принялась перебирать.
— Что же ты в дверях стоишь, госпожа?
Амели понурила голову: какая она госпожа? Одно название.
— Доброе утро, тетушка Соремонда.
— Уж день давно, милая. Скверный день, — она кивнула в сторону серого окна. — Хмарь одна. А ты пришла — и светлее стало. Ну, чего тебе подать?
Амели вошла, села на табурет с торца стола:
— Молока, если можно. И булочку. Или хлеба.
Тетка улыбнулась и покачала головой:
— На одном хлебе долго не протянешь.
Она полезла в резной шкафчик, достала хлеба, сыра, масла, холодную курятину и выставила на стол. Налила молока в серебряную кружку:
— Новобрачной, милая, силы нужны. А ты одни крошки собираешь, как птичка. Куда такое годится? Сказала бы, что любишь — я бы и подала. Павлина, конечно, не зажарю, но кое-что могу.
Амели спрятала руки на коленях и опустила голову.
— Что? — Соремонда убрала кувшин с молоком. — Не ладится?
Амели покачала головой. Тетка села на лавку, поставила на колени корзину и занялась фасолью:
— Все наладится. Только уж и ты похитрее будь. Улыбнись, ласковое слово скажи.
— Ласковое слово…
Амели усмехнулась — уж больно негодным выходил теткин рецепт. Ласковое слово в горле застрянет. Да и зачем ее мужу глупые слова?
— Приготовь что своими искусными ручками, да сама подай. Они это страсть как любят. Да с улыбкой, с нежностью.
Амели опустила голову:
— С нежностью…
Тетка Соремонда многозначительно повела бровями и кивнула:
— С нежностью. От нежности самый дикий зверь ручным становится.
С нежностью… Да что тетка понимала? Какая тут нежность, когда Амели холодела в его присутствии. Цепенела. Боялась до самой крайности и одновременно горела в порочном огне его голоса, его касаний. Разве так бывает, когда в сердце нет ни капли любви? Когда вместо сердца ощущается лишь гулкая пустота? Был бы на его месте кто другой… Тот, кого можно понять, услышать. Хотя бы, Нил. И как бы стало просто и тепло.
Амели допила молоко, сосредоточенно отставила кружку:
— Что он любит? Кроме пирожков?
Тетка Соремонда едва заметно улыбнулась:
— Решила послушать старуху?
Амели хмыкнула, вскинула голову:
— Вы совсем не старуха.
Тетка лишь кивнула:
— Видишь, можешь, когда хочешь.
— Да о чем вы? Да разве же можно сравнить?
— А ты не сравнивай. Просто принимай. Тебе достался не самый худший муж, уж поверь. А вот какая ему досталась жена?..
Амели вздохнула, ковыряла ногти и смотрела на свои руки. Сколько кухарка служит ему? Наверняка, долго. Привыкла, может даже успела по-своему полюбить, привязаться. Вот и находит ему оправдания — по доброте. Да из благодарности. Что скажет тетка Соремонда, узнай она о его угрозах? Или знает? Но выбора не было: Амели должна полюбить своего мужа. Или искусно обмануть, чтобы он поверил. Другого не дано.
Амели краем глаза наблюдала, как тетка Соремонда перебирает фасоль, выцеливая пухлым пальцем негодное зерно и стряхивая со стола в корзинку. Она казалась настоящей, теплой, живой. Очень хотелось ей доверять, поделиться своими страхами. Но нельзя. Нельзя.
Амели кивнула на кучу фасоли:
— Можно, я помогу?
Соремонда улыбнулась:
— Отчего нельзя — помогай. Только спасибо скажу, — она указала на лавку рядом с собой. — Мне одной здесь тоже страх как тоскливо бывает. Особенно в такой непутевый день.
