Напротив, через канал, вдоль которого тянулся выгнутый пешеходный мост — блестящий от дождя и пустой, — застыл дом с оранжевыми стенами — тот самый дом, в котором она два года подряд мечтала купить квартиру. Казалось бы, обычный дом, обычная квартира, но нет, для Ани все в нем было необычным. Расположение в самом центре напротив небольшого окруженного водой островка, куда можно было бы ходить по утрам на прогулки, узорная лепнина на стенах, чердак с треугольными окошками и роскошные просторные Квартиры с большой буквы. Чудесное место: мостик, высокие липы, линия старого трамвая, рядом оперный театр. Ани-Ра мечтала, что однажды будет жить в оранжевом доме на третьем этаже, выходить с чашкой кофе на балкон, любоваться цветастой зеленью острова, вдыхать утренний аромат умытого росой города…
Помнится, сидящая рядом Инесса всегда смеялась, что вот уж где не стоит искать утренней свежести по утрам, так это в самом центре, но Ани продолжала мечтать.
Раньше.
Два с половиной месяца назад она верила, что однажды накопит нужную сумму, даже кое-что отложила — смехотворные по сравнению с ценой за подобную квартиру накопления, — но все шло вперед и однажды обещало прийти к результату. Вот только пришло оно совсем не к тому результату, который Ани для себя планировала.
Картошка в «кармашке» закончилась, настала очередь промасленного пирожка. Ани мерзла, но все никак не могла заставить себя уйти, что-то держало здесь, где осталась и, казалось, застыла навсегда часть ее прошлого. Теперь эта часть сидела рядом с ней на лавочке, звенела далекими голосами, смехом, теплыми солнечными лучами, разговорами прохожих. Тогда рядом сидела и Инесса.
Мимо лавочки прошли двое молодых парней — приостановились, когда увидели обедающую музыкантшу, спросили, не желает ли она для них сыграть на гитаре — мол, они хорошо заплатят, — и Ани, вспомнив про упакованную в чехол винтовку, улыбнулась так странно, что диалог оборвался, не начавшись. Парни молча переглянулись и поспешили прочь.
Инесса…
Нет, Ани не перестала ее любить — розовощекую, кудрявую, вечно радостную, — вот только навещать, теперь не спешила. Что она ответит на вопрос, где пробыла последние два месяца? Почему пропала и ничего не сообщила? Тебя ведь уволили, представляешь! Уволили без права восстановления в должности… Хоть бы записку написала. А то и я, и Том волновались очень, ты ведь, наверное, решила отпуск устроить? Да?…
Отпуск.
Из этого «отпуска» Ани-Ра вернулась другой — с трещиной посередине, которую не замазать пудрой, не замаскировать улыбкой, с каньоном, что протянулся от лба и до пупа.
Что с тобой? Что случилось, Ани? — слышался в голове встревоженный голос бывшей подруги. И что ответить? Что она больше не та Ани, которой была когда-то? Что той Ани больше нет и не будет? Простите, что зашла навестить вас, чудачка, я просто хотела сказать, что все изменилось и изменилось слишком сильно…
Нет. Не нужно ходить в гости. Когда-то друзей и знакомых было много — теперь нет. Может, и хорошо. Люди хрупкие — теряются, уходят, едва успеваешь их полюбить, умирают на твоих руках. Довольно.
Ани допила едкий лимонный напиток и зачем-то потрясла тару — зашуршала о дно пластиковая трубка; пустой стакан отправился в урну.
Как сильно, однако, может измениться жизнь: раньше слово «хорошо» означало радость. Хорошо получить очередную зарплату, хорошо прогуляться с подругой, хорошо урвать для себя час-другой и сходить за покупками. Хорошо раз в две недели завалиться на диван с чипсами и посмотреть полюбившийся фильм — расслабиться, отпустить вожжи, наесться запретного мороженого, и уснуть сытой, как бурундук…
А теперь смысл у «хорошо» выцвел — стал недоступен. Слово осталось, а ощущения пропали. Не нужно квартиры в оранжевом доме, не нужно Инессы рядом, вообще ничего не нужно. А хорошо то, что сегодня ее не поймали, не скрутили и не убили. Хорошо, что будет еще один шанс осуществить месть — единственное, что важно. И хорошо, что однажды она ее осуществит.
Ани сжала челюсти, поднялась, закинула вымокший чехол за спину, зачем-то натянула молчащие, неподсоединенные к плееру наушники и побрела в старую квартиру на Ривертон-драйв.
* * *
— Значит, у меня появился личный враг.
Они стояли у полуразвалившейся каменной кладки — единственной, частично уцелевшей стены, над поверхностью подземного бункера. Под ногами множество ходов, экранов и кабинетов — штаб управления Уровнем, а сверху черное облачное небо без единой звезды. Колыхалась от ветра трава — коричневая, выжженная; здесь, в этом месте редко звучали выстрелы и рвались гранаты; повстанцы сюда не добирались, а солдаты предпочитали отдыхать внизу. Что делать на поверхности, где лишь заросшие бурьяном черные камни и никогда не слышно стрекота сверчков. Эльконто сомневался, что в этом забытом Создателем месте вообще водятся насекомые. Шуршал в его руках пакет с печеньем, изо рта доносился хруст пережевываемых крекеров.
Лагерфельд стоял рядом — руки в карманах широких штанов, куртка расстегнута, душно. Смотрел на небо, покачивался на подошвах мягких ботинок, молчал.
— Пришел отчет. — Дэйн вытер с губ крошки и потянулся за новым печеньем. — Знаешь, что в нем сказано? Стрелком был либо тощий парень, либо…
— Девушка. — Закончил доктор и кивнул чернильному небосводу.
— Ты веришь, что это возможно? Девушка в руках с МБ-12. Стреляли именно из нее. Не из «пукалки», не из дешевого пугача, не из любительской «Ванны»[1], как я вначале подумал. А из МБ!
Эльконто смачно выругался и вздохнул. Даже перестал шуршать пакетом.
— Я бы сам ее выбрал, если бы хотел пришить кого-нибудь. Отличная машина. Но только не тогда, когда из нее целятся в тебя самого.
— Может, целили не в тебя?
— Угу, не в меня… как же.
На горизонте вспыхнуло короткое зарево — звук от взрыва до бункера не долетел, лишь прохрустела под подошвами галька. Какое-то время мужчины стояли молча, слушали колышущий сорняки ветерок, вдыхали долетевший с очередным теплым порывом, запах гари. Затем Эльконто не удержался и съязвил.
— Что-то мы с тобой не как «настоящие» мужики. Стоим, не курим. Ни самокруток, ни табака.
Доктор хмыкнул.
— Наверное, в нас уже превышен запас плохих качеств.
В рот двухметрового собеседника отправился новый крекер; качнулся полупустой полиэтиленовый пакет.
— Это каких?
— Ну, ты, например, жрешь слишком много печенья, ругаешься матом и любишь плоские шутки.
— Да? А ты?
— А я все это слушаю.
— Бедолага! — Эльконто расхохотался, и раскушенные половинки крекера вылетели изо рта на чахлую траву.
