— Наш скорняк здесь меха продает, он уедет сегодня. Можем с ним передать весточку маме. Половина товара осталась, не возвращаться же… Решайся, сестрица! Ты же никогда не выбиралась сюда, а завтра можно и бой быков посмотреть успеть.
— Ну, хорошо! — улыбнулась я. Максу отказать невозможно, он такой умилительный, когда просит о чем-то.
И мы начали убирать товар на ночь.
Пришлось прерваться. Стражники спустили мне сюда в ведерке похлебку. Горячую, но практически пустую: только лук плавает, да и то почти все расплескалось из плошки. Но и за это спасибо.
Сколько раз я вспоминала тот день и пыталась понять, возможно ли было избежать того, что случилось? Или это был злой рок, с самого начала?
Так или иначе, а свободной с того дня я не была. Только переходила из одной западни в другую. Да, сначала это были клетки побольше и питание получше. Но для меня смысл не менялся.
Моей первой клеткой стал мессир Сантьяго. Было бы наивно думать, что он защитил меня дважды из доброты. Но я была наивна. Я была не подготовлена к коварству и жестокости, обману и подлости. В моей душе была только благодарность по отношению к нему. Поэтому, когда мы с братом решили остаться на второй день ярмарки и отправились в таверну, я уже и думать о нем забыла, мечтая о том, чтобы поскорее поесть и лечь спать.
Но произошло нечто совершенно неправдоподобное: Макс, который на спор с ребятами дома выпивал несколько кружек пива и не хмелел, выпил квасу и ввязался в драку с одним из военных за соседним столом. Невероятным было и то, что он вопил, будто слышал, как они неуважительно отзываются обо мне, я такого не слышала, пыталась остановить его, но он только рассвирепел, его повязали, чтобы усмирить.
Я попросила у военного прощения за брата, но он вдруг рассердился, хотя до этого совершенно хладнокровно, посмеиваясь, пытался усмирить пьяного деревенского парня.
Совершенно неожиданно для меня и для начинающего приходить в себя Макса, мы оказались заключенными за разжигание драк и попытку навредить военному лицу. Кажется, нам обоим грозило наказание в виде ударов кнута. Глупо, но я тогда подумала, что избежать удара у меня получилось лишь на время.
Вспомнив о мессире Сантьяго, я подумала, что, возможно, нам помогут стражники. Подозвав одного из них, я попросила его связаться с начальником городской стражи. Тот странно побледнел, посоветовал молиться, чтобы начальник не пришел дознаваться нас. Он казался искренним, будто и сотня кнутов была легче, чем приход мессира Сантьяго.
Больше я не пыталась его убедить. Макс растянулся на соломенной подстилке, я же не могла уснуть. Усталость была сильной, но меня беспокоило наше будущее. И еще я волновалась за оставленное в таверне имущество. Наконец, понимая, что волнение никак не поможет разрешить ситуацию, я прилегла на тюфяк, чтобы уснуть.
Макс храпел вовсю, и я никак не могла провалиться в сон. Сквозь закрытые веки в темноте я увидела отсветы пламени, должно быть, кто-то с факелом подошел к нашей камере.
Потом я уловила голоса. Но не поняла, о чем говорят, почти сразу раздался щелчок засова, и я села с часто бьющимся сердцем. Вошли двое стражников, они подхватили меня под локти и вывели из камеры, тяжелая дверь тут же закрылась за спиной. Макс даже не проснулся.
Меня вывели вверх по лестнице из подвала тюрьмы. На все вопросы стражники ничего не отвечали. А потом и вовсе вставили мне кляп в рот и надели черный мешок на голову. Я забилась в немом отчаянии, пытаясь вырваться, но их было двое. Меня выволокли наружу, я поняла это по холодному ветерку, потом затолкали в экипаж, и мы поехали.
Мне было очень страшно. Я плакала навзрыд, но старалась сидеть тихо, чтобы ничем не разозлить свой конвой, потому что уже получила два ощутимых пинка в ребра. Довольно скоро мы остановились, высадились из экипажа, и тут у меня стали подгибаться от страха колени. Я бы и хотела идти, как мне велели, но не могла. Меня практически втащили в какой-то дом, подняли по лестнице. Под ногами был мягкий ковер.
Вокруг стало светлее и теплее.
Один из стражников сообщил:
— Заключенная доставлена для допроса, мой господин.
— Снимите с нее мешок, — я узнала этот голос. Но вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг заледенела от страха.
Черная пелена поднялась, и я увидела великолепный зал, украшенный оружием, длинный стол, на одном конце которого был накрыт ужин. Слева горел огромный камин: справа стояла чугунная тренога с углями, на которых лениво плескалось пламя. Повсюду были зажжены свечи.
Мессир Сантьяго стоял передо мной, заложив руки за спину. При виде моего заплаканного лица, он поморщился:
— Развяжите ее, в этом не было необходимости.
Меня освободили, наконец.
— Как вы умудрились за один день трижды попасть в беду? — спросил он, пока я вытирала заплаканное лицо и разминала запястья. И потом чуть мягче: — Прошу прощения за грубость моих стражников. Вас доставили сюда как преступницу для допроса, но, поверьте, я не хотел, чтобы так…
Он слегка коснулся покрасневшей от веревки кожи на моей руке, я испуганно шарахнулась в сторону, и он тут же отступил. Одно его присутствие делало стражников и меня жалкими, подчиняло все кругом, но во мне была своя воля, я еще не знала, что такое смирение.
— Мессир Сантьяго… — начала было я.
— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервал он и выслал вон стражников одним движением руки. — Это опять не Ваша вина, сударыня.
— Я ума не приложу, что случилось с братом, он проспится и сам придет в ужас, он не нарочно…
— Будьте добры, составьте мне компанию за ужином, — снова прервал он меня и, взяв за руку, подвел к сервированному на двоих столу. — Поговорим обо всем после. Терпеть не могу принимать решения на голодный желудок.
Инстинкт самосохранения говорил, что надо бежать. Что потом будет слишком поздно. Но куда? За дверью наверняка остался мой конвой. Меня то и дело окатывало ужасом: от мессира Сантьяго исходили волны опасности, одна за другой. Их ритм даже завораживал.
Я послушно села за стол. Он позвонил в колокольчик, вошел слуга, налил мне бокал вина и положил на тарелку что-то очень аппетитное. Кроме кваса, выпитого днем, я с завтрака ничего не ела. Опустила взгляд на приборы. Мама учила нас с сестрой есть, танцевать и говорить правильно, поэтому я не растерялась, и, бросив взгляд на мессира Сантьяго, поняла, что он внимательно за мной наблюдает.
— Вы непростая деревенская девчонка. И это мне нравится. Вы держитесь с большим достоинством.
— Благодарю, — выдавила я из себя. У меня было ощущение, что он все больше и больше убеждается в чем-то ему нужном. Словно эта трапеза лишь вступление к тщательно продуманному вечеру. Я старалась не смотреть на него, но его взгляд жег мне кожу, хотелось просто стать невидимкой, так было жутко. У меня дрожали руки, было страшно дотронуться ножом или вилкой до тарелки и звякнуть, выдавая свое волнение. Но он и так все видел.
— Выпейте вина.
— Я пью только воду и квас, — возразила я. Даже набралась смелости и сказала это, глядя ему в лицо.
Его глаза хищно прищурились.
— Вы мне перечите? Я вас угощаю, — он старался быть любезным, но я понимала, что играю с огнем. В его голосе звучала сталь.
— Я не перечу, я просто не привыкла.
— Прошу вас, всегда бывает первый раз. Сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Прекрасный возраст, чтобы пригубить вина.
Он поднял свой бокал и мне пришлось сделать то же самое. Он дотронулся слегка до моего бокала и повелительным тоном повторил:
— Пейте.
Я слегка пригубила вино. Оно было приятным, похожим на сок. Стараясь есть чинно: я набросилась на еду. Все таяло во рту, таких вкусов, соусов, подливок, я не пробовала никогда. Он все время подкладывал мне еды и доливал вина. И заставлял пить.
Голова стала легкой. Я чувствовала себя спокойнее в его обществе, он больше не пугал меня. Наоборот, он оказался приятным, я много смеялась в тот вечер.
