малость тронулась и больше не разговаривала. Так одна и померла.
– Что-то похорон никто не помнит этой бабки, может, она там лежит мумией, – заржал Вован, изображая, как эта мумия встает при виде меня.
– А эта мумия еще и голову начальника держит, и такая ууу, – пошутил Влад.
Вдруг сквозь хохот прорезался тихий голос, и все затихли.
– А я слышал, – вдруг подал голос молчаливый дед, – что дом не всех забирает, а только тех, у кого любовь большая, и вытащить его оттуда может только его истинная вторая половинка, причем ценой своей собственной жизни.
– Это как? – спросила Светка.
– Да просто, подходит к двери, тихонечко постучит, а потом скажет: «Меняю того, кто в дому, на душу свою!», дверь-то и откроется.
– Ну это вообще сказочная банальщина какая-то для детишек, – съязвила Танька с соседней улицы.
– Не, так нам не катит! – заржал Вован. – Розка, значит, типа меняется, а Егорыч без обещанного останется.
Все заржали раздражающим взрослых молодым, полным жизни смехом.
– И потом, какой резон ходить друг за дружкой, сперва один одного выручает, потом второй. Где логика, дедушка? – даже как-то возмущенно спросила Ольга.
– А логика в том, что обмен может быть раз, как и молодость, которая только раз бывает, и еще в том, что страданиями влюбленных этот дом питается, – ответил дед, скручивая очередную козью ногу.
– Налейте мне, я больше не могу слушать эти сказки, – возмутилась Светка.
– Ну все, время! – скомандовала Роза.
Я, хорохорясь, пошел к дому, открыв калитку, вспомнил, что не взял никаких инструментов, чтобы открыть дверь, и где-то в глубине души мелькнула радость от того, что я не смогу попасть в дом, но при этом не буду выглядеть трусом. Правда вот Роза…
Я подошел к двери и дернул за ручку. И тут она открылась. Дверь, которую никто на моей памяти не мог открыть, открылась. Ведомый, скорее, любопытством, чем смелостью, я вошел в дом. Пройдя в темноте чуть дальше, я попал в комнату, в которую сквозь щели ставень попадал лунный свет. В той комнате стояли прям посередине большая железная кровать и зеркало у изголовья на стене.
«Ничего страшного, вот и кровать есть, никакой мумии на ней, – подумал я, – надо лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы быстрее время прошло». В другие комнаты я решил не заходить на всякий случай. Я лег на кровать и увидел, как в воздух поднялась пыль, сверкая при узких лучах лунного света, она образовала узор, наподобие огромной снежинки, и закружилась. Я никогда такого зрелища не видел, но, наблюдая за ним, я погрузился в сон.
Проснулся от раздражающего глаза мерцающего света. Ставни были приоткрыты, я посмотрел в щель, мне показалось, что солнце, словно лампочка, включается и выключается, и так постоянно. Я посмотрел на часы, на них было ровно шесть. Тут я услышал шум посуды и тут же почувствовал запах оладий, словно в детстве, когда мне по утрам их готовила тогда еще живая бабушка. Я направился туда, где, судя по всему, находилась кухня. Открыв дверь, я чуть не ошалел. Это была точь-в-точь такая же кухня, как у моей бабушки. На столе стояли только что пожаренные оладьи, а рядом варенье и сметана. Я, не думая, тут же уселся их есть. Надо же, тот же вкус, и варенье малиновое было точно приготовлено моей бабушкой.
Наевшись, я осмотрел кухню.
Какая вероятность того, что у другого человека будет точно такая же кухня с мебелью и утварью, как у моей бабушки, и где тот человек, что напек эти оладьи?
Я встал и пошел искать того, кто накормил меня завтраком, чтобы сказать элементарное спасибо. Помимо той комнаты, где я спал, было еще две. Ну тут я посмотрел на часы, было уже десять минут седьмого. Потом поблагодарю, подумал я и побежал к выходу, но, открыв дверь, которая раньше вела во двор, я оказался в другой комнате, там на полу сидела маленькая девочка спиной ко мне.
– Девочка, есть кто из взрослых?
– Никого нет. Папа гробик строгать пошел, мама за рубашкой белой на базар пошла.
– Ты не скажешь, где выход?
– Здесь везде выход.
Я вернулся в комнату, но она приобрела совершено другой вид: белые стены без окон и пол, выложенный белой, как в больнице, кафельной плиткой.
– Ку-ку! – услышал я ее голос откуда-то сверху, я поднял глаза, на меня смотрело существо с детским телом, в платье и с деревянною головой кукушки с черными дырами вместо глаз. Это существо открыло клюв и издало пронзительный скрипучий свист, от которого в моих глазах все потемнело, и я потерял сознание. Очнулся я, лежа на чем-то твердом, вверху раскачивалась тусклая лампочка. Я хотел было встать, но не тут-то было: я был привязан.
– Ты что будешь? – узнал я голос отца.
– Я, наверное, буду печень, – ответила мать.
Тут я почувствовал, как что-то острое пронзает мое тело, и я слышу звук разрезаемой плоти. Я хочу кричать, но мой рот зашит.
– А я, наверное, поем мозг, – вновь послышался голос отца.
– Как скажешь, дорогой, – услышал я ответ голосом матери.
И тут же что-то уперлось в мою макушку и начало сверлить череп, я слышал запах паленой кости и скрип тупого сверла.
– Я не позволю его есть! Слышите, не позволю! – послышался крик Ии, и тут же раздался гул, свет заморгал и потух, а я начал проваливаться куда-то вниз. Очнулся я в комнате, где все было красным. Я испуганно вскочил и ощупал себя: не было ни дыры в затылке, ни разреза на животе. Я осмотрел комнату, и неприятное чувство животного страха стало нарастать из цента живота, казалось, что я нахожусь внутри живого организма. Стены, пол и потолок явно были из живой плоти, которая, покрытая красной слизью, шипела и чавкала.
В поисках выхода я увидел дверь и немедленно забежал в еще одну комнату. В ней вначале было абсолютно темно, затем темнота рассеялась, и я увидел гроб, стоящий на двух стульях. В гробу лежала голая мертвая девушка, я подошел поближе, и меня прошибло потом: там лежала Ия. Глубокая печаль и тоска овладели мной, и я встал перед гробом на колени, и уже слезы текли из глаз моих, как Ия резко открыла глаза.
– Возьми меня! – закричала она не своим до звона в ушах высоким голосом.
И тут же страх и желание тела ее стали бороться во мне, отчего мое тело упало в судорогах и все потемнело. Вдруг я услышал шаги сзади меня, но я не мог пошевелиться, чтобы посмотреть. Кто-то ходил и приговаривал:
– Так, так.
Потом останавливался, клал руку на голову, вставал и ходил вновь, приговаривая:
– Так, так.
Я собрал все силы, что у меня остались, и попытался закричать, открыл рот, но вместо звуков из него
