нашей комнаты, о чём-то негромко совещаясь, вокруг меня наступило молчание. Кто-то закрыл глаза, может ему показалось, что он спит? Другой начал растеряно бормотать о том, что не верит учёным, тем более что они из Авеяна. А одна девушка громко и отчётливо сказала, и её слова больно врезались мне в память: «Наверняка, эти вирусы изготовили сами авеянцы после одного из своих полётов на Керсию и ещё смеют приходить к нам и просить нас, чтобы мы не отчаивались!».
– Если так, как ты говоришь, то антивирусов нам не видать! – подвела итог я. – Как ты думаешь, а наши близкие знают о нас? Почему-то, когда я спрашивала наших врачей, когда я увижу своих родных, мне не отвечали! Может им нельзя никого впускать к нам, но тогда почему?
Никто не ответил на мои вопросы, потому что не знал на них ответа. Стало совсем грустно, послышались тихие редкие всхлипывания. Но, всё равно, никто ещё не смог до конца осознать то, что его жизнь «находится на волоске».
VII
Прошло уже несколько недель, после чего нам объявили, что привезли письма от наших родных. Все сразу же встрепенулись, почувствовали непреодолимое желание прочесть весточку от любимых венорцев. И когда раздали последние письма, я поняла, что, или же письмо, адресованное мне, потеряли, или его даже и не было. Но как это возможно?
Кому-то из рядом находящихся живумцев, так же, как и мне, писем не прислали. Мы вдвоём подошли к живумцу, который раздавал их, чтобы узнать, в чём дело.
– Что же может значить, если мы не получили ни одного письма? – спросили мы.
– А это значит, – ответил он, – что вам попросту не отправляли их. Но я сейчас схожу и узнаю точно!
«Что происходит?» – подумала я.
Разные мысли лезли в мою голову, но я бы никогда не подумала, что моих родителей нет в живых. Настроение у меня было терпимое, ведь оставалась надежда на выздоровление, тем более что нас уверяли о результативном продвижении работы с антивирусом. Кроме того, я себя не чувствовала больной. Нам сказали, что симптомы заражения проявятся за две недели до летального исхода, а, значит, нескоро.
Когда я услышала из уст врача о смерти моих родителей, то я поняла, что это самый ужасный момент в моей жизни. Я утратила опору под ногами, но продолжала слушать живумца.
В то время, когда на нас напали пришельцы, отец и мать находились у себя на заводе. Они работали вместе и погибли вместе. Их не удалось, как меня, вовремя вынести из помещения. Заражение было очень сильным, так что через два дня они больше не смогли бороться со смертью.
Всё закружилось диким вихрем перед моими глазами, начало носиться с бешеной скоростью. Жизнь утратила для меня всякий смысл. Не помню, о чём я тогда думала, что меня волновало, что я делала, как долго это продолжалось, по-моему, я только и делала, что с утра до ночи сидела на кровати и смотрела в окно. Я смотрела в окно, а сама ничего не видела. Как мне позже рассказали, именно тогда объявили, что создать антивирус по каким-то причинам не удаётся и не удастся, так что спасения ждать не приходилось. А я и не хотела ждать.
Именно с того момента я очень часто начала слышать сквозь пелену своих страданий плачь и причитания девушек, которые находились со мной в одной комнате. Только я одна не плакала. Причина была в том, что мне было всё абсолютно безразлично, умру я или нет – это меня не волновало. Мне казалось, что я уже почти умерла, только чужие страдания заставляли меня ненадолго «возвращаться на пески».
VIII
В один ареллский, не очень жаркий день всех больных поресцев выгнули на улицу подышать свежим воздухом, и я оказалась одна на скамейке рядом с живумским Па́рилом с его большими широкими ветвями и листьями.
На улице было хорошо, и я это ощущала. Тепло – не жарко и нехолодно. Живумская арелла приятно грела моё бледное исхудавшее лицо так, что на душе чуть потеплело. Дальше нашего парка тянулись пыльные дороги, так далеко, что кроме них и сухих блеклых цветов ничего не было видно.
«Интересно, – подумала я, – а где именно мы находимся? Понятно лишь то, что это юг Заверии». Почему-то с самого первого дня пребывания здесь, мне показалось, что это Окра́йна. Во-первых, потому что маленькая я была там, и в памяти моей остались с одной стороны образы Парилов, на ветвях которых я не раз лежала, подставив своё полуголое тело яркой южной ареллочке, с другой стороны, скучные бесконечные пыльные дороги. Во-вторых, я не раз слышала, как некоторые медсёстры говорили между собой по окрайнскому или же с окрайнским акцентом. А я этот акцент ни с каким другим не спутаю, ведь корни мои были именно из заверской Окрайны.
Я глубоко вздохнула свежий, нечужой воздух и почувствовала небольшой прилив сил. Вдруг я услышала негромкое рыдание, совсем близко со мной. Не знаю почему, но оно очень больно кольнуло мне в сердце. Здесь, на природе, меня это сильно взволновало. Я встала со скамейки и решила направиться к тому венорцу, который не скрывал своих чувств и не мог справиться с ними даже здесь.
Я увидела недалеко от своей скамейки юношу, который сидел на траве, закрыв лицо руками. Весь в слезах, вздрагивая всеми частями своего тела, он не заметил, как я к нему подошла. Сев рядом с ним, я тихо спросила его:
– У тебя умерли родители, да?
Юноша перестал трястись и замолчал. Размазав слёзы по всему лицу, он посмотрел на меня сначала волчонком, а затем растерянным ребёнком. Отодвинувшись от меня подальше, он не переставал смотреть на меня. Я решила, что мне не следует молчать и, поэтому продолжила:
– Я спросила тебя об этом, потому что у меня самой умерли мои мама с папой. И, так как я понимаю, что это такое, я подумала, что так горько плакать может только венорец, испытавший такое горе, которое испытала я, – с этими словами я сострадательно проникновенно посмотрела парнишке в глаза.
Его взгляд потеплел под натиском моего, и следующее, что я увидела, было сильно раскрасневшееся лицо этого юноши. Он опустил глаза, как будто ему было стыдно. Впервые я отметила про себя, что передо мной находится симпатичный, я бы даже сказала, красивый парень с чёрными, как смола, волосами, синими, как море, глазами и длинными тёмными ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка.
– У меня не умерли родители! – услышала я его твёрдый с небольшой хрипотцой, может быть от волнения, голос. – Дело не в этом!
– Тогда в чём? – удивилась я.
Он заколебался, видимо,
