А едва рассвело, уже снова был на своём месте. Рано утром красотка отправлялась по своему обыкновению на рынок, и он шёл незримой тенью следом, любуясь издали, но не решаясь приблизиться. Себя он убедил, что просто охраняет её так – вдруг кто-то посмеет обидеть одинокую девицу.
У прилавка со сладостями она задержалась надолго: выбирала, пробовала, кокетливо смеялась, чуточку заигрывая с усатым продавцом.
Эл делал вид, что выбирает конскую упряжь неподалёку, а сам всё косился на проклятого торговца сладостями и красавицу Аллонду.
В какой-то краткий миг их взгляды встретились. Она смотрела дерзко, насмешливо, будто ждала, что он смутится и отведёт взгляд, потом выудила из кипы вкусностей засахаренную вишенку и отправила в рот медленно, смачно, обольстительно.
Вот тут уж Эливерт не выдержал и поспешно убрался прочь.
Чтобы через час вернуться обратно к лавке Аллонды.
Весь день он провёл также как и накануне. Кровь кипела от бессильной злости на самого себя – он чувствовал себя старым псом, которого хозяин вышвырнул из дома.
Вечером его нашёл Нивирт, обозвал дураком и почти силком уволок в «Эсендарские сады».
***
Бордели Ворон не любил. Даже такие роскошные. У него никогда не возникало сложностей с тем, чтобы найти себе девчонку на ночь. В любом трактире всегда можно было приглядеть симпатичную прислугу, сказать пару красивых слов, улыбнуться, поболтать за жизнь, и вот она уже сама тянет к тебе руки. Так и зачем покупать себе девку?
Нет, денег он на женщин не жалел. Не забывал и угостить, и щедро отблагодарить. Но это было по доброй воле.
Платить шлюхам – это совсем другое. В этом было что-то унизительное и мерзкое и для него самого, и для этих несчастных девчушек из подобных заведений. Словно его, кроме как за деньги, и любить не за что, словно они, кроме как за деньги, и любить не умеют…
Бордели вызывали в душе тёмные воспоминания о безрадостных днях его собственного рабства. Взгляд тамошних девочек был таким же пустым и равнодушным, как взгляд мальчишек, с которыми он делил грязный угол в кузнице хозяина. Глаза рабов – глаза, в которых навсегда угас свет надежды. Он их жалел и презирал одновременно. Жалел, понимая, что у них не хватает сил что-то изменить. Презирал за то, что они смирились.
Он не смирился тогда. Он не умел смиряться. Да, он пролил кровь. Первую кровь в своей жизни. Но он получил свободу.
Никогда и никто больше не заставит его терпеть унижения!
Смешно… Если вспомнить, как он провёл последние два дня – смешно до колик.
Словом, Нивирт справедливо постановил, что если Ворон не хочет сбрендить окончательно, ему просто необходимо пойти в «Сады» и устроить себе весёлую ночку. Тамошние красотки мигом выбьют из атамана всю эту опасную любовную хрень, и снова он заживёт спокойно и легко, как и положено молодому безбашенному атаману вольницы.
Эл спорить не стал. Может, друг и прав. Раньше такие весёлые загулы помогали выбросить из головы любые заботы и беды. Только вот сегодня не вышло.
Ворона затошнило от окружающей фальшивой обстановки, от показушной любезности девок, от кричащей вульгарной роскоши. Он попробовал напиться, но от попытки залить всё вином, затошнило ещё больше. В итоге он свалил из «Эсендарских садов» ещё до полуночи, и до рассвета бродил по городу, пугая бродячих котов.
Когда первые солнечные лучи осветили купол Храма Великой Матери, он остановился посреди площади, посмотрел в высокое небо, на облака, нежно-розовые, как стыдливый девичий румянец, и понял, что с этим всем надо что-то делать. Делать срочно. Прямо сегодня. Желательно прямо с утра, пока не пропала решимость.
Он развернулся и направился к рынку, уже зная, какой дорогой туда отправится скоро Аллонда.
***
Но решимости хватило ровно до того мига, как он узрел свою вожделенную. Едва красавица Аллонда появилась, у него язык онемел, колени подкосились. Ворон нырнул в ближайший переулок, пропуская её мимо, и снова поплёлся следом, держась на расстоянии.
Побродив по рынку, сопроводил до дома и уселся снова в знакомый тенистый уголок.
Это начинало походить на какой-то «ведьмин круг» – сказывают, бывают в лесу такие заговорённые места, где трава чуть примята, или грибы растут цепочкой. Ступишь в такой и уже не выберешься, будешь бродить как слепой, покуда не упадёшь замертво.
«Сосунок никчёмный!» – обругал себя атаман, решительно поднялся, подождал, пока отошёл подальше покинувший лавку покупатель, и твёрдыми шагами направился к крыльцу.
***
Она стояла у прилавка, спиной к входу, обернулась на звук открывшейся двери и, если и удивилась, то лишь на один миг, тотчас улыбнулась вежливо.
– Добрый день! Входите!
Он хотел ответить, но не совладал с голосом, только кивнул почтительно и облизнул пересохшие от волнения губы.
Она сегодня была в голубой кружевной блузочке, отчего глаза горели, словно два чистейших топаза. А налитые груди, стянутые шнуровкой, при каждом вдохе так и норовили выскочить из глубокого декольте. Солнечные лучи, пробираясь в боковое окно, играли бликами в светлых кудряшках. И очень хотелось дотронуться и узнать, какие они на ощупь – наверняка мягкие, словно…
Он поспешно отвернулся в сторону, делая вид, что рассматривает товар. В гнетущей тишине медленно побрёл по лавке, чувствуя спиной её неотрывный взгляд. Сердце стучало бешено. Надо как-то в руки себя взять… Что-то сказать…
– Славный эрр желает что-то определённое? – осведомилась купчиха, и в этом учтивом вопросе Эливерту послышалась лёгкая ирония.
Он обернулся резко и посмотрел так, что губы её на мгновение непроизвольно тронула улыбка.
О, да! Он определённо желал что-то определённое.
– Пояс… – наконец с трудом произнёс Эливерт, заметив за спиной у девушки добротные кожаные ремни.
– Какой? Здесь вот с ножнами под кинжал есть. А к этому можно и меч прицепить… Вот этот из очень хорошей кожи. Гляньте, какой мягкий и гладкий… – Аллонда легко свернула в привычное русло, снимая ремни со стены, демонстрируя каждый.
Ему пришлось подойти совсем близко, чтобы посмотреть и потрогать предложенное. От приторного аромата её цветочной воды шла кругом голова. Он пытался смотреть на кожаные полоски в её нежных пальчиках, но взгляд непроизвольно соскальзывал в манящую ложбинку меж молочно-белых холмиков груди.
– Этот, – наугад ткнул он пальцем.
– Хороший выбор. Примерьте! Я помогу, – она шагнула ещё ближе, с усилием расстегнула пряжку, завела руки ему за спину, обхватив ремнём талию…
Он не пытался возразить. Застыл камнем, глядя сверху вниз на её волосы, чувствуя, как она возится с новым, неподдающимся с ходу замочком. Сердце сбивалось с такта от её медового запаха, от нескромной близости этого невообразимо желанного тела, от случайных обжигающих прикосновений её рук.
Ей так и не удалось победить сложную пряжку, и она досадливо поморщилась, поднимая глаза…
– Может, сам…
«Провалиться мне! Какие губы… Сейчас поцелую её, и она даст мне по морде… Наверняка! Да конечно даст! Но ведь не сразу. Вдруг успею… В Бездну всё! Не убьёт же…»
Он не додумал мысль, руки уже потянулись сами, окольцевали её, сжимая так, чтобы хоть на пару мгновений избежать острых девичьих ногтей. Ремень, который ей так и не удалось застегнуть, громко шлёпнулся на пол.
Ворон впился в сочные пухлые губы, задохнувшись от восторга и нестерпимого возбуждения. Пусть на один короткий миг, но он возьмёт своё.
А потом ему показалось, что он окончательно спятил, потому что по морде ему Аллонда не врезала, и даже вырываться не пыталась. Зато её нежный язычок скользнул меж его губ, лаская и дразня. Он ослабил свою хватку, и мягкие руки красотки, высвободившись из плена, обхватили его шею. Она прилипла к нему всем разгорячённым манящим телом.
Эл потерялся окончательно: в голове – туман, в глазах – всё плывёт, в штанах – словами не выразить…
Безумие продолжалось… Но он уже не пугался собственной смелости, чувствуя всё больше, что гордая красавица тает будто воск свечи.
