Захожу в папин кабинет и устало плюхаюсь в кресло. От нечего делать лениво отодвигаю ящики письменного стола. Хмуро смотрю на их содержимое. Какие-то карандаши, заточенные рукой отца. Записки, сохранившие чуть размытые убористые буквы. Ничего не тронуто. Хотя… двадцать лет прошло. Двадцать, твою мать!
У меня нет сомнений. Мама до сих пор любит отца. Не отпускает его. И горе, потаенное и горькое, до сих пор живет в ее душе. Никуда не делось. Не рассосалось со временем. Да и не исчезнет никогда.
Слышу быстрые шаги в коридоре. Резко хлопает дверь ванной. Льется вода. Престарелый пингвин решил навести красоту и явиться пред светлые очи Леночки сказочным принцем. Ну-ну. Подожду. Мне же торопиться некуда. Дел никаких. Одна цель в жизни — помирить двух пожилых попугайчиков. Пусть дальше щебечут на жердочке и кормят друг друга в клювики.
И как только слышится шум воды в душе, звоню матери.
— Тебе Евгеша надоел? Или ты его приревновала к Юльке? Что первично, маман?
— Мне хорошо с ним было. А он все испортил! — всхлипывает мать. — Все факты говорят, что спелся с Юлькой! Вот как он мог предать нашу любовь?
— Сейчас привезу тебе этого перца, и сами разбирайтесь, — бурчу недовольно. — Ты бы, прежде чем хлопать дверью, выслушала б человека. Он тут от тоски чуть не помер.
— Что с ним? — торопливо спрашивает мать. А в голосе явно слышится тревога.
— Жив, здоров и невредим, — рыкаю нетерпеливо. — Доставлю тебе твоего женишка.
— Сережа, — всхлипывает мать. — Женечка точно не был у Юли? Ты проверил?
«Вот мне больше делать нечего, как следить за твоим гребаным сожителем», — мысленно огрызаюсь я, а вслух замечаю миролюбиво.
— Давай ты его выслушаешь, мам. Если останутся сомнения, я подключу Трофима. Но иногда нужно просто поверить друг другу, понимаешь? Ломать — не строить… Много ума не надо. Если человек тебе подходит, нужно его уважать, что ли…
— Хорошо, — вздыхает маман. — Привози этого блудного попугая!
«Ага, сейчас, — фыркаю, скривившись. — Сулейман привезет, или кто из пацанов. А мне в офис надо и к Игорю заехать… Или рвануть уже домой, воспользовавшись поводом? Оставить дела на завтра?»
Почти на автомате открываю верхний ящик и, просунув пальцы под самую столешницу, вытягиваю секретный маленький ящичек. Папины блокноты с эскизами и расчетами. Старые ластики, карандаши и запонки в пластмассовой коробочке. Золотые квадратики с насечкой. Простые и совершенно безыскусные. Но для меня это память об отце. Вспоминаю, как он надевал их с белоснежной рубашкой, и даже слышу запах одеколона. Вижу знакомые до боли глаза. И решительно прогнав непрошенные слезы, щиплющие глаза, встаю из-за стола. Держу запонки в руке, как самую дорогую реликвию. Провожу подушечкой большого пальца по насечке. И с трудом сглатываю ком, застрявший в горле.
Мой отец был архитектором. И по его проектам строились красивые дома. А я что? Барыга. Купи-продай. Решала хренов. Капиталист. Но именно тогда, сразу после гибели отца я понял, как мир несовершенен. И в нем побеждает не справедливость, о которой нам талдычили на каждом углу, а сила и бабки. Медленно подхожу к окну и, одернув вечно завешенные шторы, смотрю во двор. Там, за гаражами, его и нашли. С проломленной головой. Вроде как кто-то убил его, чтобы отобрать зарплату. Сколько там было? Тысяч десять или двенадцать? По тем временам большие бабки. Но человеческая жизнь стоит гораздо больше. Из-за двух подонков, решивших обогатиться за счет случайного прохожего, оборвалась жизнь хорошего человека. И Марк увидит деда только на фотографиях. И с Линарой я отца не познакомлю. Интересно, что бы он сказал о ней. Наверное, понравилась бы.
Веронику он терпеть не мог и считал манерной. А вот простая и трогательная нянька точно бы произвела на него впечатление. Сжимаю в кулаке запонки, так что белеют костяшки пальцев, а углы квадратиков впиваются в кожу.
Нужно дорожить каждым моментом и стараться больше времени проводить с любимой женщиной и с сыном. И вообще… Может, церковь какую построить? Нужно позвонить Мишке Соколову, поинтересоваться, как это делается. И Марка крестить обязательно. А еще повенчаться с Линарой. Именно повенчаться, а не сходить в ЗАГС, может, тогда мои враги не догадаются, как мне дорога эта женщина. Просто не узнают. В моем окружении нет предателей, а значит, информация о нас с Линарой не выйдет наружу. И в базе данных ЗАГСа никто не обнаружит нужную запись и не продаст распечатку Дункану или Тавриде за жирное вознаграждение.
Хорошая идея. И как я не додумался об этом раньше? Официально вступать в брак нельзя. Иначе навлеку неприятности на голову Линары. А вот опекунство на Марка на нее оформить надо.
И почему я подумал об этом только сейчас? Старый двор или папины запонки всколыхнули в душе горькие воспоминания. Отец. Вероника. Надоело терять близких!
Резко отворачиваюсь от окна и спешу на поиски закопавшегося Евгеши. Где тебя носит, хрен моржовый?
— Я уже готов, Сережа, — кивает он, надевая серый пуловер с кожаными налокотниками. Зачесывает назад жидкие волосенки. — Ты звонил Леночке? Она не против?
— Да все нормально, — морщусь я, засовывая запонки в карман штанов. — Поехали, Евгений Иваныч, дел за гланды.
Уже дома, оставив наедине сладкую парочку, я спешу к Линаре. Она кормит Марка и одновременно с кем-то переписывается в телефоне.
— Что-то важное? — сумрачно киваю на свой старый айфон и неожиданно понимаю, что хоть в материале, собранном на Жанку, и есть упоминание о ее сестре, но я почти ничего о ней не знаю.
«А ты сам готов все рассказать? Поделиться сокровенным? — ехидно спрашиваю самого себя и тут же отвечаю. — Еще рано. Да и наступит ли то время, неизвестно. Что же делать, если не хочется раскрывать свои тайны? Выведать секретики Линары и забыть поделиться своими? Она обидится. Лучше оставить все как есть. Да и какие тайны могут быть у моей девочки? Нужно почитать в досье, что там написано. Хотя сведения о Линаре собирались, когда Трофим проверял Жанну, и о личной жизни ее сестры там информации нет. Родилась, крестилась, окончила медучилище. К уголовной ответственности не привлекалась. Да и какое мне дело до двух неудачников, бывших Линары? Она моя, и точка! И клубись конем ее незамысловатое прошлое!
— Да, — морщится моя любимая. — Я писала Люсе и Елизавете Максимовне, нашему доктору. У Марка снова болел животик.
— Нужно кого-нибудь из них привезти к нам?
— Нет, — мотает головой Линара. — Нам понадобились специальная соска и лекарства. Все уже купили.
— Хорошо, — улыбаюсь довольно. И склонившись над Линарой и Марком, обнимаю их крепко.
— Сына нужно крестить, а нам — обвенчаться, — бурчу негромко, забирая у Линары ребенка. Укладываю себе на грудь и ношу столбиком, поглаживая по спинке. Делаю все в точности, как учила моя милая. Перевожу взгляд на нее. Всматриваюсь в растерянное личико и широко распахнутые глаза и продолжаю, как ни в чем не бывало.
— Марка окрестим, сами повенчаемся. Только в ЗАГС я идти не хочу. Я ходил туда, малыш. И уж поверь, штамп в паспорте ничего не меняет.
— Я тоже ходила, — тихо сообщает Линара. Ого! Значит, один из бывших слизняков еще и в мужья записался! Чувствую, как меня распирает от ярости. Вдарил бы по стене, но ребенок на руках все-таки!
— Тем более, — киваю я холодно. Знать не хочу никаких подробностей. Даже представить не могу, что кто-то касался моей женщины и считал ее своей.
— Я согласна, Сережа, — улыбается она жалко. Наверное, думает, что я ее бортанул. Ага! Щаз!
Перехватываю сына одной рукой и, шагнув к Линаре, притягиваю ее к себе.
— Ты моя, слышишь? Со штампом в паспорте или без. Только моя. Хочешь, свяжи меня любыми клятвами и обетами. Я на все согласен. Тебя от себя не отпущу и от наших детей никогда не откажусь. Только давай обойдемся без ЗАГСа, хотя бы сейчас!
— Наверное, ты прав, — кивает она. — Давай повременим с официальной регистрацией. Я не настаиваю на штампе. Только как же нас обвенчают без свидетельства о браке? Кажется, это запрещено…
