Кулак Стефана просвистел в воздухе. Это был левый кулак, и именно с этой стороны Дамон поддерживал голову Бонни, поэтому он не мог изящно увернуться, как сделал бы в обычной ситуации. Бонни без сознания – что, если она наберет полные легкие воды и тут же отбросит копыта? Кто их знает, этих людей, тем более отравленных?
Он сделал иначе – послал максимум защитной энергии к правой стороне подбородка. Он рассчитал, что выдержит удар, даже от Стефана в новой улучшенной версии, и при этом не уронит девушку – пусть даже Стефан сломает ему челюсть.
Кулак Стефана остановился в нескольких миллиметрах от лица Дамона.
Братья смотрели друг на друга. Их разделяло полметра.
Стефан глубоко вдохнул и выдохнул. Потом сел.
– Теперь признаешь?
Дамон был искренне удивлен.
– Что признаю?
– Что они для тебя кое-что значат. По крайней мере ты предпочел получить по челюсти, но не топить Бонни.
Дамон пристально посмотрел на него и расхохотался, не в силах остановиться.
Стефан тоже пристально посмотрел на брата. Потом он закрыл глаза, лицо его перекосила судорога боли, и он отвернулся.
Дамону было чем оправдать свой хохот:
– А ты решил, что для меня что-то з-з-значит какое-то челове-е-е…
– Зачем же ты это сделал? – устало спросил Стефан.
– По при-и-иколу. Я же тебе сказа-а-ал. Чисто по при-и-и-и… – Дамон поперхнулся, нокаутированный нехваткой пищи и столкновением множества противоречивых чувств.
Голова Бонни ушла под воду.
Оба вампира нырнули за ней и столкнулись головами, соприкоснувшись в центре ванны. Оба обалдело отпрянули.
Дамон уже не смеялся. Скорей уж он сражался, как тигр, стараясь вытащить девушку из воды. Стефан делал то же, а, поскольку недавно рефлексы у него обострились, он был близок к победе. Произошло то, о чем Дамон думал примерно час назад, – ни одному из них и в голову не пришло действовать сообща. Каждый пытался достать девушку сам по себе, и оба мешали друг другу.
– С дороги, маленький надоеда, – угрожающе прорычал – едва не прошипел – Дамон.
– Это тебе плевать на нее. Убирайся ты.
Дальше было что-то похожее на гейзер, и Бонни рывком поднялась из воды сама. Она выплюнула полный рот воды и закричала: «Что тут происходит?» – таким голосом, что он мог растопить даже каменное сердце.
Так и произошло. Дамон глядел на свою маленькую мокрую птичку, инстинктивно прижавшую к себе полотенце, с ее огненно-рыжими волосами, прилипшими к голове, и огромными карими глазами, моргавшими между прядями волос, и в его душе поднялось какое-то чувство. Стефан рванулся к двери, чтобы обрадовать остальных. На секунду они остались вдвоем – Дамон и Бонни.
– Отвратительный вкус, – жалобно сказала Бонни, выплевывая еще воду.
– Знаю, – сказал Дамон, пристально глядя на нее.
Новое чувство в душе становилось все сильнее, пока его давление не стало почти невыносимым. Когда Бонни воскликнула: «Но я жива!» – резко переменив настроение на 180 градусов, а ее лицо, имеющее форму сердечка, вдруг засияло от радости, бешеная радость, охватившая Дамона в ответ, опьянила его. Он, и только он вытащил ее, когда она была на грани ледяной гибели. Это он исцелил ее тело, наполненное ядом, это его кровь растворила и уничтожила токсины, его кровь…
А потом это нараставшее чувство взорвалось.
Дамон почувствовал это, едва ли не услышал обычным слухом – словно каменные стенки, окружавшие его сердце, взорвались и отпали.
Внутри него что-то запело, он прижал к себе Бонни, чувствуя сквозь влажный шелк рубашки мокрое полотенце, а сквозь полотенце – хрупкое тело Бонни. Дева, дева, и никакой не ребенок, смутно думал он, что бы там ни было написано на этом идиотском клочке розового нейлона. Он схватил ее так, словно ему нужна была ее кровь, словно они были посреди океана, в котором бушевал ураган, и отпустить ее значило потерять навсегда.
Безумно болела шея, но по камню пошли новые трещины, и вот он был уже готов взорваться совсем и выпустить наружу того Дамона, который был там, внутри, и он был слишком пьян от гордости и радости – да, радости, – чтобы его это испугало. Трещины ползли во все стороны, падали куски камня…
Бонни оттолкнула его.
Для такой хрупкой девушки она оказалась неожиданно сильной. Она сумела высвободиться из его объятий. Ее лицо снова стало абсолютно другим – теперь на нем не было написано ничего, кроме страха, отчаяния и – да, омерзения.
– На помощь! Кто-нибудь, пожалуйста, на помощь! – Ее карие глаза расширились, а лицо опять побелело.
Стремительно вернулся Стефан. Он увидел ровно то же, что увидела Мередит, стрелой нырнувшая ему под руку, и что увидел Мэтт, попытавшийся заглянуть в крохотную ванную, заполненную людьми: Бонни, вцепившись в полотенце, пытается прикрыться, Дамон стоит перед ванной на коленях, и лицо его ничего не выражает.
– Помогите, пожалуйста. Он слышал, как я его звала, я чувствовала, что он на другом конце, но он стоял и смотрел. Смотрел, как мы все умираем. Он хочет, чтобы все люди погибли, и чтобы их кровь стекала по белым ступенькам в каком-то месте. Пожалуйста, заберите его от меня!
Вот как. Маленькая ведьма может больше, чем он себе представлял. Нет ничего необычного в том, чтобы почувствовать, что твой сигнал принимают – идет обратный сигнал, – но опознать конкретного индивидуума – для этого нужен талант. Вдобавок она услышала отголоски его мыслей. У нее есть дар, у его птички… нет, не его птички, поскольку она смотрела на него с выражением, настолько близким к ненависти, насколько Бонни была способна на это чувство.
Наступила тишина. Дамон мог отрицать обвинение, но что толку? Стефан все равно сможет проверить, как все было. А может быть, это сможет и сама Бонни.
Отвращение летело от одного лица к другому, словно заразная болезнь.
Торопливо вышла вперед Мередит, держа сухое полотенце. В другой руке у нее был какой-то горячий напиток – судя по запаху, какао. Явно достаточно горячее, чтобы послужить эффективным оружием – увернуться не было бы возможности, по крайней мере для уставшего вампира.
– Все в порядке, – сказала она Бонни. – Ты в безопасности. Стефан здесь. Я здесь. Мэтт здесь. Держи полотенце, накинь его на плечи.
Стефан молча глядел на эту сцену – нет, он глядел на брата. Потом его лицо посуровело, как у того, кто принял окончательное решение, и он сказал одно-единственное слово:
– Вон.
Чувствуя себя побитой собакой, Дамон пошарил рукой за спиной, нашел куртку и пожелал себе так же успешно нашарить чувство юмора. Выражения лиц окружающих не менялись. Они были словно вырезаны в камне.
Но еще крепче был камень, который снова окружил его душу. Он восстановился с поразительной быстротой – и вдобавок нарастил дополнительный слой. Так слой за слоем растет защита жемчужины, только этот камень окружал нечто гораздо менее красивое.
