- Я тоже клянусь! - крикнул Тур. - Пусть со мной случится то же самое, если я свяжусь с дурманом, только перед этим дай мне это в один-единственный последний раз! Ты сказал, что за рассказ я получу всепрощение!
- Выведи его во двор. - Аслэг кивнул Сахмаалу. - Дай ему ту трубку, угли и это. Одну штуку. Потом запри. Я хочу посмотреть, как скоро он захочет ещё.
- Аслэг! - ужаснулся Руан. - Ты собираешься позволить ему…
- Не я это начал. - Аслэг повернулся к нему с таким лицом, что Руан прикусил язык. - Я должен понимать. Если Бакан прибегает к этому же дурману, я должен знать, как это происходит. А этого червяка мне не жаль.
Да. А вот червей в Валдетомо было как раз жаль. Когда выпадала его очередь обходить с проверкой лебёдки вдоль русла Фно, Руан всегда задерживался на обходе, если накануне был дождь, и не только из-за того, что превращал эту рутинную обязанность в приятную прогулку. Напарники посмеивались над ним, когда он наклонялся над очередным громадным червяком и переносил его с матовых ровных плит на мягкую землю у дороги. «Как они выбираются на плиты, катис Симелл?» - ребёнком однажды спросил он у наставника. - «Дорога выше земли на ладонь, а с краю ещё и желоб… Как?» Катис улыбнулся и подмигнул ему. «У них нет разума, Руан. Ими движет слепой зов природы. Они, следуя этому зову, не замечают препятствий, устроенных теми, у кого этот разум есть». Он ещё много говорил о том, что разум безграничен, но и ограничивает силу, а Руан слушал, поражаясь тому, как упорно стремятся к своей погибели эти странные создания.
- Я бы назвал тебя мерзавцем, если бы не обстоятельства, - сказал он в спину Аслэгу, который стоял у окна, наблюдая за Туром снаружи, во дворе. - В детстве, в учебном дворе, когда нам читали старинные сказания, я думал, что есть добро, - светлое, чистое, - и зло, чёрное, мутное. Теперь я понял, что есть и нечто посередине. Невмешательство в выбор других - не есть зло. Всех не спасти. Некоторые стремятся к гибели, будто нарочно ищут способ подвергнуть себя риску и опасности. Ищут способ самоуничтожения.
- Ты можешь считать меня злодеем. - Аслэг не обернулся, он сложил руки за спиной и стоял так, чёрная мрачная фигура у синих сумерек в окне на фоне желтых стен. - Я считаю, что миром правит любовь. Жажда жить и продлять эту жизнь. Желание дарить то, чего у тебя в избытке. Но любовь не подразумевает безвольное подчинение обстоятельствам. Мне чужды стремления теларских просвещённых мужей, которые не выходят из покоев, чтобы ненароком не раздавить муравья или жука в траве. Не едят мясо, потому что считают себя не вправе отнимать чью-либо жизнь. У всего есть своя цена. Самое сложное - понять, оправдывает ли твоя цель необходимые для её достижения жертвы.
- Некоторыми правит не желание жить и дарить, а алчность и жажда власти. - Руан устало потёр рукой глаза. - Похоть, зависть, ревность… Ненависть.
- Надеюсь, я не дойду до такого. - Аслэг обернулся, усмехаясь. - И мои люди, - кивнул он на Укана, который снова задремал, - не увидят меня таким. Руан, неужели у вас в Валдетомо не случается такого, что человек начинает считать себя… Выше остальных?
Он отошёл от окна и сел за стол у входа, поддёрнув подол чёрного, как всегда, халата. Руан задумчиво улыбнулся.
- Мы не теларские небесные мужи и девы, непорочные и безгрешные, - сказал он, почёсывая щетину. - У всех есть слабости. Мы стараемся жить так, чтобы права других не нарушались. В Валдетомо каждому с детства внушают, что он - как кирпич в стене, что защищает от наводнения, как доска в корпусе корабля, камень в арочном своде потолка… На каждом - ответственность. Не страшно выйти из себя или утратить силу, страшно не сказать об этом вовремя, потому что душа человека скрыта во тьме его зрачков. То, что не можешь нести ты - ложится на плечи окружающих. Мы стараемся не таясь говорить о нужде телесной или душевной. Одной из первых книг в учебном дворе мы изучаем ту, которая называется «Познай свои чувства и желания». Она учит отделять поступки, на которые нас толкает гнев, от тех, на которые нас побудило одиночество или печаль… Это помогает, когда взрослеешь, но, конечно, всё равно сложно. Мне сорок четыре, но иногда я чувствую себя восьмилетним мальчонкой, который таращит глаза на впервые увиденного верблюда.
Аслэг рассмеялся, кивая.
- Да. Я понимаю, о чём ты говоришь. Такое чувство посещает и меня, как раз в те моменты, когда я начинаю верить в то, что я повзрослел и стал мудрым. А сложнее всего понять женщин. Камайя сказала мне то, что больно ранило меня, Руан. Расскажешь? Она сказала, «десять золотых».
Руан молчал. Перед глазами стояла Кэлантай, и в руках её трепетал на горном ветру клочок бумаги. «Две годовалых, две трёхлетки… Одна совсем большая, восьмилетняя. Её готовы отдать за десять». Кэлантай тогда улыбнулась, кончиками тёмных, почти чёрных пальцев поправляя причудливую белую причёску, и качнула драгоценными алитейтами в ушах, потом махнула розово-коричневой ладонью. «Если кир Руан спросит совета, то я бы посоветовала взять старшую. Её имя Камайя. В прошлом месяце на её подругу напал сбежавший с каторги насильник, и поэтому мать вроде бы согласилась, но, кажется, может передумать в любой момент. У девочки необычная внешность и очень внимательный взгляд. Она вызвала у меня симпатию».
- Я не могу сказать тебе. Это моя клятва.
Чёрные волосы скользнули с плеч - Аслэг кивнул и опустил голову.
Дверь открылась. Сахмаал, шатаясь под тяжестью Тура, почти спящего, довёл того до войлока и усадил, брезгливо сторонясь. Руан поморщился. Запах, который узнавала Камайя, донёсся и до его ноздрей, он настойчиво лез в них, будто чужой палец. Это вызывало жгучее желание немедленно почесать нос или умыться.
- Он болтал о вечности, которая смотрит на него глазами звёзд, господин, - сказал Сахмаал, презрительно кривя рот. - Потом сказал, что жалеет, что у него больше нет жён, чтобы продать, потому что ты, господин, слишком жаден, чтобы дать ещё этой дряни.
- Поручи усымам из сотни Харана найти Накара и запереть. За этим присматривайте. Полагаю, твои слуги обучены грамоте? - он повернулся к Руану. - Пусть ведут записи о его поведении.
- Да ты, оказывается, исследователь, - усмехнулся Руан. - Да. Ермос, ты слышал? Отмечай, что происходит с этим… Этим.
Лесенка скрипнула под ногами Рикада, который спускался со второго этажа, и одновременно с этим дверь в комнату отворилась, впуская Аулун и Шуула. Руан шагнул к жене, протягивая руки, чтобы обнять, но её лицо было очень тревожным, и вместо этого он схватил её за руки, заглядывая в глаза.
- Гаук сбежал, - сказал Шуул. - За ним слежка.
- А у меня не очень хорошие вести. - Аулун прошла к столу и опустила на него сумку, звякнушую стеклянными сосудами. - Нуун совсем нехорошо. Она не приходит в себя. Боюсь, мы упустили время.
Аслэг тихо выругался и стукнул кулаком по столу.
- Я пойду к ней, - сказал он, быстро одеваясь. - Шуул, я понял тебя.
- Господин Аслэг, Улхасум Гатэ просила зайти…
- Я помню, Аулун. - Дверь за ним захлопнулась, и из коридора донеслись хриплые ругательства, а потом грохот.
- Табурет пнул. - Аулун сидела, рассеянно перебирая флаконы в сумке. - Она умрёт, Руан. Я не смогла её спасти. За моей спиной сотня курганов. Мои руки в крови тех, кого я не смогла спасти. Они все на моей совести. Я помню каждого, каждого. Вереница лиц. Где-то не хватило знаний, где-то время опередило меня. Смерть побеждает, она выигрывает раз за разом, и я ничего не могу сделать с этим. Она забирает детей и девушек, юношей и отцов.
Она сморщилась и уронила голову на тонкие белые пальцы. Косы скользнули с плеч. Руан встал на колени рядом с ней, заглядывая в глаза, а Рикад тихо развернулся и ушёл наверх.
- Не ты отняла их жизни… Аулун. Не ты.
- Но я и не вернула их. - Золото выцвело, брошенное на дно тоски, что текла по её щекам. - Я не смогла. Я должна была настоять… Но я поверила, что Саурт одумается. Или убедила себя в этом. Она холодная, покрыта потом и дышит так часто, что я начала задыхаться рядом с ней. Рикад спросил, смогу ли я воскресить, но я не могу даже поддержать угасающую жизнь. Руан…
