Трость я вскрыла, отвернув набалдашник, еще в ту ночь, когда Марго первый раз не явилась спать, я надеялась, что там спрятаны деньги, хотя бы немного, но ничего, кроме серой трухи, на пол не высыпалось. Дитрих что-то от меня, конечно, с этой тростью хотел, но уточнять, пересекаться с ним сейчас я не планировала, я только-только перестала пользоваться старыми тряпками — за них я Парашку искренне благодарила, — и наступал тот опасный период, когда мужу от меня лучше держаться подальше.
Да, спровоцировав старух на побоище, я добилась расположения Парашки. Она опасалась обитательниц барака, без меня или стражников она вряд ли рискнула бы туда заходить, а после драки уже не упускала случая ни побаловать меня — задобрить, вероятно — едой с комендантского стола и даже новой шкурой, ни выпустить одну на прогулку, хотя стража рявкала на нее, она в ответ — на них. Я пользовалась подарком судьбы и выходила в трещащий воздух, влажный, тяжелый, он ложился на плечи, гнул к земле, напитывал одежду влагой, на волосы кидал сединой соль, жег глаза и ломал льдом ресницы, — но я выходила и смотрела на горизонт. Корабль давно ушел, «Принцессы» все не было, не было, не было… и я не знала, перестать ли мне ждать ее или надежда, даже призрачная, лучше, чем никакая.
Я поднимала голову к небу — увидеть звезды. Хотя бы раз. Не корабль, хотя бы звезды. Здесь должно существовать что-то, дающее силы жить.
Идя обратно с прогулки, топя очередное разочарование, я услышала знакомые стоны: Теодора возвращалась из отхожего места, по привычке извещая об этом весь форт. Мимо меня к выходу прошел стражник, я окликнула его, он меня обругал, Теодора внезапно завопила — и я похолодела. Это был новый крик, она прежде так не кричала, но ведь еще слишком рано, ей рано рожать?..
Глава семнадцатая
Что я знала, чем могла помочь? Ничем. Мои познания взяты из книг, далеко не медицинских, процедуралов, где спецы с планшетами бегают от аппарата МРТ к геликоптеру, привезшему органы для пересадки, и сомнительного авторитета статей, случайно попавшихся в интернете. Принимать роды учатся восемь лет, трех сезонов «Хауса» для уверенности в собственных силах недостаточно.
Теодора замолчала, и я уже начала успокаивать себя, что она переусердствовала, привлекала внимание или, наоборот, отвлекала его от чего-то, как крик раздался снова, и я поняла — это не вопль боли, пока что нет, это голос животного, неистребимого страха. То, что происходило, пугало ее, и я, подхватив юбки — я здорово наловчилась бегать «как в старину» — понеслась на крики.
Теодора не прошла и половину пути от отхожего места до своей комнатки. Она стояла, прислонившись к стене, обхватив руками живот, под ней был мокрый пол — отошли воды, похолодела я, и что дальше? — рядом застыли два полностью потерявшие ощущение реальности стражника. Парни молодые, скорее всего, неженатые и из тех слоев населения, где не рожают в общей избе… мне ничем не помогут.
— Отнесите ее в комнату, — распорядилась я. Делать хоть что-то. — Не стойте столбами! Хотя… стойте. — Кажется, роженицы ходили в этих продвинутых сериалах на самом начальном этапе родов. — Теодора, милая, обопрись на меня, пойдем, вот так, осторожно, Всевидящий, какая же ты тяжелая.
Стражников сдуло как ветром. Я путалась ногами в юбках — своей и Теодоры, молилась, чтобы обе мы не упали, споткнувшись о кирпичи или наступив на подол. Я думала — надо сказать Теодоре что-то вроде «все хорошо», но я чувствовала, что убежденность в этом у меня отсутствует напрочь, голос будет дрожать, как дрожат сейчас руки, а прежде чем уверять человека, что он со всем справится, хорошо бы для начала не сомневаться в этом и самому.
Я готовилась к худшему. Я читала. Жаль, писатели любят эмоции и незначащий антураж, лучше бы не ленились делать побольше ссылок.
— Давно у тебя это началось? — кряхтя под тяжестью Теодоры, спросила я, умудряясь еще вертеть головой: ни одной, как назло, старухи, но учитывая, как Теодора вопила «волки, волки» все то время, что мы здесь — сколько времени, кстати? Счет ему я давно потеряла, недели две, три? И неделя на барже?.. — учитывая долгий срок и ежедневное надоевшее всем актерство, равнодушие старух к происходящему не удивляло, а стражников перепугало то, что из женщины что-то вытекло.
— Давно, — простонала Теодора, и я еще раз смогла убедиться, как позерство отличалось от искренности. Сейчас она вся была один сплошной страх. — С утра… Все крутит…
Я покопалась в памяти — темно. Ни единой зацепки, которая подскажет, долго это или нормально. Что там, я даже не предположу, преждевременные роды или в срок, да ни один местный врач, наверное, не сказал бы это.
Сколько длятся роды? Шесть, восемь, двадцать часов?
С криками и стонами, причем не только Теодоры, но уже и моими, мы дошли до комнатки. Я ругала себя — стражников надо было послать за подмогой, и пусть старухи не изъявляли желания помогать, но могли изменить свое мнение, если, конечно, они сами хоть что-нибудь смыслили в родах. Я из последних сил заставила Теодору лечь, потом повернуться на спину, начала выстраивать из кирпичей и досок баррикады, снова кляня себя на чем свет: надо было все сделать раньше, но кто знал, в какой момент все это понадобится? Я резала ножом сукна, делала из отрезов ткани веревки и связывала ими конструкцию, держа в голове то немногое, что я знала — после того, как отошли воды, шейка матки должна раскрыться сантиметров на восемь. Чертовы сценаристы, опасавшиеся, что кто-то умный решит не вызывать медиков, а все сделать сам, мне результатов их телешоу не хватит, а выбора у меня нет!
На крики наконец заглянула старуха. Я до сих пор так и не знала, как ее имя, но она и так откликалась. Черт с ней.
— Воды! — крикнула я. — Принеси много чистой теплой воды! Вскипятите воду там, быстро, и остудите ее! Чистые тряпки, мыло… Неси!
Пока старуха бессмысленно хлопала глазами, я подсунула под ноги Теодоры одну подножку, другую, рявкнула, понуждая так и лежать, и, обреченно вздохнув, полезла ей под юбку. Старуха отмерла.
— Ты что ж творишь, девка клятая?..
— Просто заткнись, старая нечисть, и принеси! Мне! Воды! — завопила я так, что, кажется, затряслись стены. А может, не кажется, я ведь могу и не такое, жаль, что вся моя магия мне сейчас не поможет ничем и никак.
Я попала в водоворот, из которого не знала, как выплыть. Мир подвис и состоял из криков — моих и Теодоры — и грохота, потому что она при схватке дернулась так, что вся «акушерская» кровать разлетелась, едва меня на зашибив, и пришлось все расставлять заново… Духота, сердцебиение, слезящиеся глаза, дрожащие руки, текущий пот, и токен сжигал меня, обращал в пепел. И все же я отмечала, что все было не так, как в первый день моего прибытия на остров, день, который теперь мне казался кошмарным сном, вязким и беспробудным. Сейчас я мыслила, а тогда ворочалась в собственной магии, зарождавшейся, темной, тяжелой, и не могла отделить от реальности явь.
Теодора меня не слушала, еще раз сбросила подножки, кирпичи и доски упали рядом с моей ногой, спасибо, черт. Я вернула все как было, прикрикнула, задрала ей юбку, рукавом вытерла со лба пот… Какие там сантиметры? Сплошная тьма, как в моем рассудке. Я тронусь от криков, непонимания, что происходит, и собственного бессилия. И, главное, если Теодора поймет, что я сама не соображаю, что я творю, она сдастся, и все окончательно пойдет прахом.
Пришла Парашка с водой, а с ней две старухи. Я не сразу услышала стук и голоса, но затем стало легче — Парашка гоняла сестер, заставляла их выполнять мои распоряжения — полить мне на руки, принести немедленно мыло, чистые тряпки, прокалить на огне нож, сбегать на кухню и там в котле прокалить нитки — все слишком рано, но вдруг потом у меня не будет возможности это сделать? Парашка обтирала мне пот, и нашла бы еще она, старая дура, для этого что почище, чем собственный фартук.
В борьбе прогресса и традиций я проиграла. Теодора отказывалась лежать, устроив ноги на возвышении, и я приказала старухам снять доски. Мне казалось, я что-то успела увидеть там, куда смотрела без остановки — кто бы мне сказал это месяц назад? — и вроде бы десять так нужных мне сантиметров…
