― Мне так жаль. Мне так жаль. Мне так жаль.
Он неуверенно лижет ее лицо.
Райан стряхивает с себя остатки адреналина, хотя его внимательные глаза то и дело вопросительно смотрят на меня.
Чертовы боги, пожалуйста, не говори ничего о том, как я ее держал…
Кто-то кричит на трибунах, женщина плачет, и Райан дает команду половине солдат отправиться на трибуны, чтобы погасить беспорядки.
Тяжесть всех этих глаз покидает меня, и мои легкие начинают дышать от облегчения.
Что все увидели? Просто телохранителя, защищающего свою подопечную. Охраняющего ее в опасной ситуации.
Я поступил так, как поступил бы любой охранник.
Я почти заставил себя поверить в это, пока Фольк не шлепнул Ферру по заднице ― что вызвало возмущенный вздох, а также вспышку интереса в ее фиалковых глазах, ― а затем подошел ко мне и хлопнул рукой по плечу.
― Вульф, ― негромко пробормотал он. ― Говорю второй раз за несколько дней, ты ― влюбленный идиот.
Глава 9
Сабина
После этого случая меня запирают в комнате, где есть только вода и сушеная баранина. Они запирают даже окно. Никто не реагирует, когда я стучу кулаками в дверь. Разбить стекло не удается ― узкие железные рамы вокруг оконных стекол, по сути, являются прутьями клетки. Через замочную скважину я вижу Бастена, стоящего на страже снаружи, но Райан тоже выставил Максимэна. Два телохранителя означают, что у меня нет возможности пообщаться с Бастеном.
Я прислоняю руку к двери ― так ближе всего к нему. Он слышит испуганный стук моего сердца, всхлипы, которые я пытаюсь подавить, и то, как нервно я грызу ногти. Я жажду его, но в то же время ненавижу мысль о том, что его дар позволяет ему чувствовать, насколько я сломлена. С тех пор как мы приехали в Дюрен, я пыталась изображать из себя безразличную женщину. Что я его больше не люблю. Что ничто из того, что он может сделать, не сможет поколебать мою решимость.
Но он все слышит.
Он все видит.
Он знает мои уязвимые места иногда даже лучше, чем я сама.
Что ж, пусть будет так.
Во мне кипит многолетнее негодование, и мне плевать, кто виноват ― Бастен, Райан, Сестры, пьяный отец или вся эта чертова система.
К черту. Я хочу что-нибудь сломать. Я хочу, чтобы Бастен услышал что-то, кроме моих рыданий.
Ярость охватывает меня, и я хватаю тяжелый серебряный подсвечник. Достаточно одного сильного удара, и окно разбивается вдребезги.
В моей груди вспыхивает удовлетворение. Разбитое окно, возможно, ни к чему не приведет, но звук бьющегося стекла ― это приятная приправа к острому гневу, который я не могу выразить иначе.
Я отбрасываю подсвечник в сторону, затем, пошатываясь, опускаюсь в кресло за столом, и разражаюсь слезами. Я опускаю голову на стол, зажмуриваю глаза и запускаю руки в свои длинные волосы, пока они не запутываются, как рыболовная сеть.
Мое сердце кажется слабым и пустым. От воспоминаний о пережитом у меня горят щеки. Тигр сейчас жив только благодаря милости богов и раздутому эго Райана, который был уверен, что сможет поймать его живым.
Я больше не хочу, чтобы когда-нибудь животное подчинялось моей силе, и в то же время какая-то ужасная часть меня ― та, существование которой я не хочу признавать, ― испытывает восторг, что смогла принудить его.
Почему ты плачешь? ― спрашивает тоненький голосок.
Да, почему ты плачешь? ― вторит другой.
Я поднимаю глаза, вытирая слезы, и вижу несколько пар черных глаз, которые моргают, глядя на меня.
Лесная мышь сидит на пустом чайном блюдце. На ободке чайной чашки сидит поползень. Бурундук стоит на задних лапках на стопке книг. А пара божьих коровок забралась на мою серебряную расческу.
Моя улыбка дрожит.
Здравствуйте, друзья. Рада вас видеть.
Девочка грустит, ― говорит поползень, и божьи коровки подхватывают хор.
Грустит, ― щебечут они. ― Грустит. Грустит. Грустит.
Пригладив волосы, я сажусь и вытираю со щек следы слез.
Мне страшно, ― шепотом признаюсь я. ― Сегодня я сделала что-то новое… ― Но я замолкаю, не желая объяснять маленьким существам, что я управляла животным, боясь, что они могут посмотреть на меня по-другому. У меня разорвется сердце, если они будут бояться, что я могу сделать то же самое с ними.
Ничего страшного. ― Я глажу бурундука по белой полоске. ― Спасибо, друзья.
Божьи коровки возвращаются к окну, поползень перелетает на комод, а бурундук дремлет в чашке. Лесная мышь остается со мной, свернувшись калачиком в гнезде из моих волос на полу.
Когда я наконец вытираю последние слезы, мой взгляд падает на стопку книг, на которой сидел бурундук.
Это те, которые я выбрала в библиотеке вместе с Бриджит. Я надеялась найти в них информацию о единорогах, что может помочь в его приручении, но, возможно, теперь они смогут помочь и мне.
Я провожу пальцем по потрепанным корешкам, пока не останавливаюсь на книге «Дар поцелованных богом». Это энциклопедия задокументированных способностей поцелованных богом со времен Второго возвращения фей и до наших дней. Я пролистываю описания управляющих огнем и облаками, провидцев и знатоков зелий.
Наконец, я нахожу запись о говорящих с животными:
/Говорящий с дельфинами/ Моряки сообщали, что на Кратийских островах двенадцатилетний поцелованный богом мальчик, по слухам, обладал способностью разговаривать с дельфинами и понимать их язык. Король Кратийских островов надеялся, что сила мальчика приведет к увеличению улова, но оказалось, что дельфины хоть и слышат его, но игнорируют любые просьбы о помощи.
Других упоминаний о том, что люди общаются с животными, нет, и уж тем более нет ничего о способности завладевать их разумом.
Я пролистываю еще несколько книг, затем останавливаюсь на потрепанном экземпляре «Последнего возвращения фей». Это самая старая из всех книг. Рукописный шрифт настолько выцвел, что почти не читается, а на корешке есть еще текст, который я не могу разобрать. Именно
