Кое-как отпустив меня прямо на траву, прислонив спиной к старой березе, женщины отошли немного.
— Не повезло тебе, девка, белой волчице родиться.
Фыркнула чернявая, заправив локон моих седых волос за ушко. Через силу я улыбнулась.
— Мне вообще не повезло родиться.
Но я это исправлю. Да, исправлю… Вот прямо сейчас.
Бабка скрылась обратно в избе, тихо ругаясь под нос. А незнакомка с черными косами и массивными золотыми серьгами в ушах осталась рядом.
На глаза напоролось знакомое растение, кустик с виду робкий, листочки некрупные. Но узнать не составило труда — красавка. Так ее прозвали местные. Но Маричка всегда раздавала мне подзатыльники за это название, стоило мне произнести, и гордо повторяла в сотый раз: «Сонная одурь» это.
Дядька Люмил и вовсе ее бешеной ягодой называл. А девочки в лагере — бешеной вишней.
— Принеси мне воды… Пожалуйста.
Шепнула я пересохшими губами, не сводя взгляда с кустарника. Русала, так, кажется, нарекли девицу, тяжело вздохнула, но послушно скрылась в избе.
«Судьбу всегда можно изменить».
Мелькнули в голове слова матушки. Улыбнувшись своим думам, я потянулась к кустарнику и, запустив руку, оторвала пару ягод. Не размышляя больше ни одного лишнего мгновения, сунула в рот и сразу проглотила. Горечь опалила нутро. Но я будто не чуяла этого. Потянулась и оторвала еще волчьей ягоды. И еще. И еще.
Пока мошки не заплясали перед глазами, дыхание сбилось. Сердце испуганным зайцем забилось. А руки начали неметь.
— Вот, белая. Я тебе воды принесла.
Перед глазами вместо черноволосой незнакомки мне причудилась мама. В своем старом платье и с плошкой воды в руках.
— Прости меня, мама.
Шепнула, ощущая, как глаза накрывает темная пелена. На этот раз, видно, навсегда.
А они говорят, что судьбу нельзя изменить.
* * *
— Камень по-прежнему горит, невинная кровь Снежинки пропитала его до глубин. Предки недовольны.
Вацлав недовольно глянул на Горана. Он до последнего не верил, что его друг и побратим сделает это. Возьмет силой Снежинку. Девчонку, которая, казалось, запала ему в душу.
— Пускай предки спят спокойно. Я очистил наше имя и отомстил за Яромилу.
Резко молвил Горан, не поднимая головы. Он сидел во главе стола советов. Уперевшись локтями в дубовую поверхность стола и спутав пальцы в чернявых волосах.
— Снежинка не была виновата.
Тихо шепнул Вацлав, но напоролся лишь на лютый взгляд своего альфы.
— Она — белая сучка, которая вела меня за нос! Приходила в мой шатер! Приворожила! Голову вскружила! И не виновата?
— Она хотела уйти, почему же ты не отпустил?
Вацлав осмелился задать вопрос, который давно его мучил. Если бы он не приставил Деяна рядом с этой целительницей, она бы сбежала и, возможно, смогла бы избежать такой ужасной участи.
— Потому что она белая! — рявкнул альфа, резко подавшись со своего места, и швырнул стул в стену. Тот разлетелся на куски, с тихим треском упав на каменный пол. — Кто-то должен был заплатить за унижения и смерть моей сестры!
— И поэтому ты поступил ровно так же, как и белые?
Старческий голос заскрипел, словно плохо смазанное жиром колесо телеги. Опираясь на свою трость, в помещение тихо зашла Янина. Повитуха в их клане, травница. Да, самая старшая среди самок.
Женщина топтала землю не первый век и даже не второй. Ее уважали, к ее мудростям прислушивались, и даже альфа был вынужден терпеть иногда слишком резкую старушку. Опираясь на свой посох, она глянула своими белесными глазами на Горана.
— Снасильничал бедную девчушку? Загнал ее, как зверье на убой? Чем ты лучше белых тогда?
— Я сделал ее своей женой.
Фыркнул Горан, высокомерно глянув на старушку, и ударил себя кулаком в грудь.
— Белые хотели мира. Пускай пьют и гуляют. Празднуют. Я женился на их отродье. Теперь будет им мир!
— Мир? — старушка издевательски хмыкнула. — Ты войну развел. Снасильничал племяницу альфы белых. Они девчонку по всем фронтам искали. А нашли под боком, на жертвенном алтаре, пока ты ее безжалостно мучил. Не щадя. Без сострадания и мужского достоинства.
— Замолчи!
Рявкнул Горан, стукнув кулаком по столу. На что его верный друг и соратник лишь вздрогнул и прикрыл глаза. Совесть мучила Вацлава, оттого как помнил он, как Снежа целую ночь Горана зашивала. Жизнь ему спасла. А он ей в ответ…
— Они мою сестру убили! Вашу госпожу! А я должен был простить? Стерпеть это⁈
— И ты в отместку убил эту девочку. Она же света белого еще не видела, когда Яромила руки на себя наложила. Убил невинное дитя, даже не сказав за что! Даже палачи так не поступают.
Упрямо молвила старушка, не сдаваясь под натиском серой бури в его глазах.
— Я ее не убил. Ощетинился волк, поворачиваясь к ним спиной, и уперся руками в стены камина, свесив голову внизу. Боль, ненависть и стыд смешались во едино и буровили его грудь нещадно.
— Убил… Убил… Жестоко, на потеху всем остальным. Что ж ты сразу хрупкую шейку не перегрыз? Зачем оставил мучиться? Девочка рассвет-то не увидит.
Скрипуче крякнула старушка и повернулась тихонько, намереваясь уйти.
Вацлав замер, точно зная одно: старая карга пустых слов не бросает. Замечая краем глаз, как напряглась, словно тетива, вся спина альфы. Медленно обернувшись, Горан прошептал.
— Что значит, не встретит рассвет?
Но старушка не остановилась, мелкими шажками передвигаясь к выходу.
— Янина, объяснись! Черное отродье! Рявкнул он ей вслед, как внезапно старушка замерла, ровно в то мгновение, когда распахнулась дверь. На пороге, испуганно хлопая глазами и тяжко прогоняя воздух через легкие, застыла Русала.
— Альфа, жена твоя волчьих ягод наглоталась.
Вацлаву показалось, что уши заложило от услышанного. Перевел взгляд на своего вождя и скрипнул зубами. Горана как будто поразила стрела, он замер с приоткрытыми губами. Не зная, что делать или сказать.
Будто вынырнув из оцепенения, молодой вождь сорвался с места, отпихнув Русалу с дороги, так что девушка чуть не упала, если бы Вацлав не успел ухватить за талию.
Он летел в сторону бани, куда сам на руках привел измазанную в крови лебедышку. Ее глаза были закрыты, она не выдержала всех мучений на алтаре, но не должна была умереть.
Не должна.
Горан не хотел ей смерти. Да, ярость сковала разум, когда увидел ее в белом меху. Не ведал, что творил, думал только о том, как она, словно лисица, умудрилась опутать его сердце своим очарованием. Хотел проучить, наказать.
Отомстить за Яромилу. Сделать больно белым, макнуть лицом их в грязь. Развести полотно позора над их кланом, но не смерти он ей хотел.
Не ее крови пролить задумка была.
До последнего не верил, что невинной она оказалась. Столько лет на воине, среди вояк и мужиков, сохранить целомудрие смогла. А от него убежать — нет.
Ворвавшись в баню, Горан подбежал к лежащей на лавке Снежинке. Худое тельце трясла судорога, с глаз вниз по виску скатывалась одинокая слезинка.
— Что с ней⁈
Рявкнул он на старуху, но та лишь испуганно хлопнула глазами, да затряслась, как заяц перед волком.
— Отравилась она… Надо… Надо воды.
Следующая судорога изогнула Снежинку дугой над лавкой. Розовые, как предзакатный луч солнца, уста покрылись синими бликами. Казалось, молочная кожа посерела, словно снег. Она уходила. Горан чувствовал, как Снежинка уплывает из его рук, как трясется ее тело в предсмертной агонии.
И ничего сделать не мог.
— Да сделай хоть что-нибудь⁈
Рявкнул он на бабку-травницу, на что она лишь прошептала испуганно.
— На все воля богов.
Горан обреченно зарычал, стащил Снежинку с лавки и прижал к груди. Не делая отпускать. Нет, она не умрет, он не отпустит. Нет! Только не ее! Он не станет убийцой этой девчонки.
Она должна жить!
Но что делать, не знал, она серела всё сильнее, красивые голубые глаза в какой-то момент закатились к потолку, и Снежинка перестала трястись.
