И браслеты.
Как тот гарнитур с гранатами, который лежит где-то на туалетном столике. Раньше Анне он казался чересчур вычурным, слишком ярким, а теперь она любовалась всеми оттенками алого.
Хорошо.
Кровь Глеба была темной, почти черной. Она расползлась поверх крови Анны, поглощая ее, меняясь. Тоже красиво. Завораживает.
Чьи-то пальцы коснулись лба, провели липкую горячую волосу.
– Не надо трогать.
Анна не будет.
Щеки.
Подбородок.
Губы.
И чаша прижалась к ним. Всего-то и нужно, что сделать глоток. Ничуть не противно, кровь теплая и сладкая, пьянит.
Голова кружится.
– И все-таки я считаю, что вы совершаете глупость, – ее ведут, и женщина рядом горит. Анна теперь видит огонь внутри нее, он колышется, он сворачивается комком, будто стесняясь собственной яркости, и вновь вспыхивает, не способный совладать с силой.
Забавно.
– Теперь… вы уж постарайтесь не умереть, а то здесь станет совершенно не с кем общаться.
Огонь тянется к Анне. И отступает.
И она остается одна.
Она смотрит на темную землю, на которой проступают черные нити. Круг. Из него не выбраться. И там, за границей круга, остались люди.
Мальчики.
Их много, куда больше, чем Анне думалось. Она видит Арвиса и белую его силу, которая похожа на новорожденную вьюгу, только крылья ее еще слабы.
И Богдана.
Миклоша.
Того мальчишку, который наблюдал за Анной сегодня… как это было давно, целую вечность тому. Она видит и взрослых. И кажется, весь город. Только надо на цыпочки подняться, тогда точно увидит. Руки расправить, взмахнуть крылами и взлететь.
Выше и выше.
И еще…
Она, Анна, уже не человек, она ветер и немного птица, вот только оторваться от земли совсем не выходит. Держит ее… что держит?
Тьма.
Она клубилась внизу, черная, беспроглядная. Она тянулась к Анне, желая обнять ее, пожрать и в душе вспыхнул страх. Анна забила крылами, но лишь опустилась ниже.
Тьма была душной, как старое пуховое одеяло.
– Спи, детонька, спи… – его натянули по самые глаза, и сухая рука коснулась волос. – От же… бедолажная…
Жарко.
Дышать нечем. И ломает, и крутит.
– Чья она? – голос отца доносится сквозь стену. – Говори!
Матушкино бормотание. Тянет подняться, но вместо этого Анна прячется под одеяло. Отец снова пьян. В последние дни он только и делает, что пьет.
– А говорили мне, с потаскухой связался… предупреждали…
Малиновый компот, с мятой вареный, и сладкий до невозможности. Но пить заставляют.
– Ничего, детонька, пройдет…
Тьма оживает позабытыми образами, она заглянула в Анну и нашла в ней много интересного.
– Молись, и Боженька тебя простит, – матушка щипает Анну за бок. – Сиди смирно. Что за ребенок мне достался…
В храме тесно. И страшно. Со стен глядят на Анну недобрые люди, и кажется, что сами эти стены того и гляди сомкнуться. Она бьется в них, в тенетах, а матушка шевелит прозрачными губами, повторяя:
– Господь все видит… каждому и по заслугам.
В какой-то момент храм превращается в гроб, и Анна лежит в нем. Она точно знает, что это ее похороны, что она умерла, и лишь удивляется тому, что душа не отделилась от тела. По крышке стучат комья земли. Рано! Еще слишком рано! Анна не хочет так…
И в какой-то момент страха становится слишком много, чтобы его вынести.
– Глеб! – ее крик раскалывает домовину, и тьма отступает. – Глеб…
Она кружится, повторяя это имя на разные лады. Она создает людей, разных, Анне совершенно незнакомых, и среди этих людей нужно отыскать того единственного, с которым Анна решилась связать свою жизнь.
Именно так.
Успокоиться и отыскать. Паника никогда и никому не помогала, а потому следует взять себя в руки. Тьма смеется и корчит рожи. Она спрашивает Анну, неужели та настолько самонадеяна? Неужели и вправду думает, что у нее получится?
Что она достойна?
Анна не знает, достойна ли. Она закрывает глаза, отрешаясь от окружающего ее мира, который слишком зыбок, чтобы ему верить.
Связь должна быть.
Кровь.
Кровь не водица и… и по ней надо найти Глеба, просто почувствовать, где он… нить… вот эту… взяться за нее.
– Ты просто удачное решение, – сестра Глеба первой заговаривает. – Для меня удачное. Ты никчемна. Бестолкова. И долго не проживешь. А он не выживет без тебя. Уйдет. И я стану, наконец, свободна. Я получу деньги. Много денег. Я буду жить так, как мне хочется.
– Живи, – выдыхает Анна и делает шаг.
А после поднимает руку, отделяя себя от той, в ком нужной крови капля.
– Мой сын достоин лучшего, – эта женщина в темном платье Анне незнакома. Она скорбно поджимает губы и качает головой, становясь неуловимо похожей на Лазовицкую. – Кого он выбрал? Мещанка… найденыш… больная и проклятая. Ты же не сможешь дать ему детей, а в этом и только в этом состоит главный долг женщины.
– У нас уже есть дети, – Анне легко отвечать той, которой не существует. – Нам хватит.
Еще шаг.
Мужчина. Он разглядывает Анну с насмешкой, он темный, темнее прочих, и кажется куда плотнее иных детей.
– Надо же, рискнул… кто бы мог подумать. А ты зачем связалась с этим ничтожеством? Знаешь, что тебя ждет?
– Жизнь.
– Или смерть, – он шагнул к Анне и схватил ее за руки, дернул, и прикосновение это было вполне себе явным. Анна удивилась.
А после закричала.
От боли.
– Это только начало, деточка… неужели не понимаешь, насколько опасно связываться с подобными мне? И ему? Кровь от крови, плоть от плоти, – тяжелый шепот его проникал в разум, лишая воли. – Знаешь, зачем все это? Он просто-напросто понял, что ему нужна игрушка… беспомощная, не способная сопротивляться. И выбрал тебя. Ты именно такая. Ты слабенькая.
– Нет.
– Не способная…
– Нет!
– Игрушка…
– Нет! – ярость затопила Анну. Она не позволит. Никому и никогда не позволит так с собой обращаться. Она… она пламя.
И ветер.
И…
Огонь вспыхнул и вырвался из ее тела, потянулся к небесам, напоив их светом. И тьмы не стало. Почти.
– Все хорошо, – сказал ей кто-то, обнимая. – Все закончилось… все… уже закончилось.
Глава 18
Граница миров затрещала.
И расползлась, освобождая скованную тьму. Она выплеснулась густыми чернилами, вскипела, поднялась, заполоняя собой изнанку мира. Она стерла и бледное пятно костра, и тени людей, в них собравшихся. А затем обратилась к Глебу.
Тьма смотрела в него.
А он смотрел в нее.
Было ли страшно? Нет.
– Бестолочь, – тьме нравилось играть, и она слепила фигуру. – Какая же бестолочь мне досталась…
Это было произнесено снисходительно, с легким недоумением, будто отец и вправду удивлялся.
– Мало того, что из всех женщин он выбрал ту, которая искалечена, так и решил себя с нею связать. Поделиться кровью. Силой…
Отец находился рядом. И Глеб вдруг ощутил себя прежним, мальчишкой, не способным противостоять настоящему мастеру Смерти.
Шаг.
И тишина.
И снова шаг. Второй и третий. И звуки эти, мягкие, тонут, растворяются раньше, чем Глеб успевает обернуться. А тьма клубится, выплетая одну фигуру за другой. Тьма спешит играть.
– Что же ты так, сынок? – этот голос тих и несчастен, и на него сердце отвечает знакомой болью. – Ты мог найти кого-то получше.
– Лучше нет.
Тьме отвечать бесполезно. Она отнюдь не разумна, она лишь отражение Глеба, его собственных страхов, которые теперь выплеснулись в мир. Там, снаружи, ничего этого нет. А есть лишь поляна и два человека, разделенные костром.
Что видит Анна?
Анна.
Глеб должен ее найти, знать бы, как…
– Какой смешной. Прячется, прячется и никак не спрячется, – звонкий голосок Лизочки был до того реален, что Глеб сглотнул. – Хитрец… правда, Ксиня?
Анна.
Думать следует о ней и только о ней.
– А помнишь, он за нами в купальнях подсматривал? Думал, что никто его не видит…
