Наконец я смогла распустить и распутать волосы и подивиться, какой красотой наградила природа малышку Аглаю. Подобное богатство я редко встречала, даже будучи Юлией Гуревич. Пожалуй, в этот роскошный водопад ниже пояса и влюбился полковник Дитрих, если он видел не убранные в прическу локоны жены, и если любил ее, а не уверил ее в этом.
Теодора стонала без устали. Я повернулась с кривой улыбкой, покачала головой, удивляясь ее выдержке и добросовестности, она с не менее кривой гримасой поправила живот и ничего мне не ответила.
Поразило меня, что шкуры, в которых мы парились, стоило лишь встряхнуть — и они стали сухими и чистыми. Мы сидели в предбаннике, пили отвар — противный, кидающий в самое пекло, но, вероятно, полезный, и Марго, и Теодора отплевывались, но наливали себе еще и еще, я исподлобья смотрела на бывшую однокурсницу и нынешнего врага, мочила губы в отваре и прикидывала, от кого мне ждать дерьма больше.
— Госпожа, — встрепенулась я, когда старуха явилась снова. — Ей скоро рожать, в нашей комнате сквозит и воняет, младенца туда неуместно, и есть ли здесь доктор?
— Какой тебе, каторжной, доктор? — заскрипела в ответ комендантша. — Сама опростается. Не принцесса, не помрет.
— А если? — прищурилась я.
— А и помрет, кто считать-то вас будет? — фыркнула старуха. — Ни одна баба из местных тут не рожает, а в эту пору тут ни одной бабы и нет. Одни только вон, лишние рты, — выплюнула она, ткнув в Марго пальцем, — что вы, что выродки ваши. А как работать летом, так в немощи все. По весне голодать будете, никто вам лишнего не даст, самим мало.
Я искренне надеялась, что не пробуду тут до весны. Судя по выражению лица комендантши, она на это не надеялась тоже, но когда мы вернулись и уже собирались ложиться спать, пришла в нашу каморку и приказала мне идти за ней.
Я пошла. В отличие от Теодоры, которая даже не стала одеваться и легла голая, как была, и Марго, которая в попытке защитить себя, а может, потому что ей было зябко, натянула на себя все, что было у нее из одежды, я надела лишь то исподнее, которое отдала мне Наталья, и нижнюю юбку. Я пошла, понимая, что сопротивление смогу оказать только на месте и что не так мне страшно само надругательство, как токен, черт его побери, все еще спрятанный в самом неожиданном месте. Старуха открыла дверь и втолкнула меня в небольшую комнату.
— Вот, устраивай тут ее, — приказала она. — Все равно третья девка пойдет в казармы.
— А я?
— А что ты? Кто тебя трогать-то будет, клятая? — перекосилась отвратительная старуха. Я подумала, что муж-то ее имел вполне представительный и даже располагающий вид. — Хотя на что-то, может, сгодишься.
— На что?
Зачем я спросила? И так понятно. Переживу, главное, чтобы без различных последствий.
— Чтобы баба не сдохла! Сама будешь подле нее скакать!
— Вас, госпожа, не поймешь, — съязвила я, осматривая комнатку. Окон нет — но и в нашей камере их не было. Лежак. Столик. Очень тесно, конечно. А что насчет тепла? — То лишний рот, то чтобы не умерла…
Старуха прислонилась к дверному косяку и наблюдала за каждым моим движением. Я все еще постанывала, я старалась об этом не забывать, но раз она уже заметила, что у меня практически нет следов наказания… Я склонилась над матрасом. Все та же шерсть. А что если…
— Есть сукно? — спросила я, указывая на матрас, потом — на свою одежду. — Такое же?
— Тебе зачем? Тебе больше, чем дали, не положено. Ишь, ходит, как девка гулящая, а ведь госпожа была…
— Не мне, — коротко ответила я. — Для матери и младенца.
Теплая, очень ноская, способная выдержать сильные нагрузки ткань. И да, она еще сохнет, как качественная спортивная форма. Я попробую что-нибудь сшить себе на случай, если токен перестанет работать или если у меня его отберут. Теодора крупная, я — нет, выкроить хотя бы рубаху, ладно, жилет, у меня должно получиться. Старуха проворчала что-то и ушла, я принялась обустраиваться: разобрала шкуры, вытряхнула матрас, с тоской прикинув ширину лежака: Теодора уляжется, а что делать мне? Старуха пришла снова, принесла связку серых свечей и таз из бани — не рановато ли она готовится? — и я попросила у нее еще какое-нибудь ложе, а также некоторое количество досок, чистых тряпок и пару ночных горшков.
Когда комендантша вышла, я побросала все и начала осматривать дверь. К сожалению, ничего, что могло бы запереть ее изнутри, но если подвинуть стол, хотя он очень тяжелый, то сюда никто уже не войдет, а если принесут вторую кровать — идеально, стол будет стоять где стоял, но сантиметров пятнадцать — и кровать надежно встанет между ним и стеной, заблокировав намертво дверь.
Я опасалась не надругательства. Я опасалась смерти. Марго была ненадежна — но и Теодора была ненадежна тоже, и все же, оценивая опасность, я склонялась к тому, что беременная повременит с покушением на убийство.
Прислушавшись и убедившись, что пока никто не идет, я выдохнула, присела, изрядно раскорячившись, и извлекла токен из собственного тела. Он занял привычное место на моей груди, а я, сползая по стене, беззвучно расхохоталась.
На эту ночь меня отвели обратно в прежнюю камеру и заперли нас снаружи, а наутро, после противного, несытного, острого завтрака, комендантша привела ко мне копию себя через десять лет — сморщенную, как печеное яблоко, посеревшую женщину, и обеих нас отправила устраиваться в комнате дальше. Я смотрела на новую старуху с сомнением, но она оказалась неожиданно разговорчивой и незлобной, хотя и недружелюбной.
— Не слушай Парашку, — говорила она, — сестра то моя. Вона, пристроила нас тут всех, вроде как при деле. А какие тут обычно дела? Приготовить, прибрать, это летом, когда не так стыло, и жены стражников приезжают, вот тогда — ой сколько всем дел. А зимой у тебя всего делов — выжить.
— Парашка — жена коменданта? — зачем-то уточнила я и посочувствовала мужику. Когда он на ней женился, не предполагал, что она в примерные сорок пять будет выглядеть на семьдесят с гаком.
— Пошто? — удивилась старуха. — Ключница она его. А я да Машка, да
