— Как так?
— Легко, — пожала она плечами. — Я не на море живу. И даже в бассейн не хожу.
— Так давайте научим вас плавать, — не растерялся он.
— Ненавижу воду в ушах, — покачала она головой. — А вы, судя по всему, в родной стихии.
— Конечно, я ж морская птица, — улыбнулся он. — Но воля ваша, не хотите в воду — сидите на берегу, — и мгновенно ушёл в глубину.
Тем временем Агнесса помыла голову — волосы у неё, оказывается, пышные и вьющиеся, когда не в причёске под чепцом. И Тилечка поливала ей из ковшика на плечи и спину.
Фигура у Крыски была, по стандартам Лизаветиного мира, модельная. Стройна, но никакой угловатости, кожа белая-белая, грудь небольшая. Нет, лучше уж на мужиков в воде таращиться.
— Что интересного вы там нашли? — поинтересовалась ледяным тоном Крыска.
— Смотрю, как наши мужчины развлекаются, — улыбнулась Лизавета.
Вернулся брат Василио, вылез на берег, отряхнулся. Как пёс, например, как бульдог. Впечатление усиливала очень короткая стрижка. Набросил на себя балахон, подхватил сапоги и пояс, и отправился одеваться.
Затем на берег выбрался Лис — можно любоваться на каждое отточенное движение. Надел рубаху, пошёл — у него не было здесь ни сапог, ни чего другого.
Сокол был следующим. Выбрался, отряхнулся, рубаху бросил на траву, сам сел сверху. Достал из мешка чистую, с чёрными шнурками у ворота и на манжетах. Положил рядом. Подставил лицо солнцу, зажмурился — как кот.
Она встряхнулась и прогнала наваждение. Видимо, дорогая Лизавета Сергеевна, ты просто давно одна. Вот и любуешься всякими мужиками. А у них тут просто жизнь такая, что ни пивного брюха не отрастает, ни щёк, которые со спины видно.
От места стоянки позвали обедать. Сокол прикрикнул на мальчишек — чтобы вылезали. Крыска уже оделась, и Аттилия шнуровала ей рукава. Девочка тоже уже была в сорочке, чулках и штанах. Надо одеваться и идти.
Оказалось, служки наловили рыбы за поворотом реки, и сварили из этой рыбы уху. И эта уха показалась Лизавете прекраснейшей на свете — и даже не важно, что из рыбы не достали кости, и не отрезали головы, и бульон не процедили. Зато вкусно. Ещё бы хлеба к этому свежего… ну да ладно, размечталась.
И даже дивная история о сокровище на фоне тёплого дня, возможности помыться и вкусной еды отступила куда-то на задний план.
Пока.
2.7 Лизавета распутывает мысли
Обещанный Соколом дождь настиг их в сумерках. Тучи начали собираться после обеда, постепенно заволакивая всё небо. Заката уже и видно-то не было, просто в какой-то момент стало ещё смурнее, чем было. А потом принялся накрапывать дождь, пришлось отстёгивать плащ и надевать его, и хорошо, что она послушалась Сокола и пристегнула свёрток к седлу отдельным местом.
Лизавету удивило, что, зная о дожде, не поспешили остановиться и поставить лагерь посуху, ведь в мокрой траве это делать намного противнее. Но потом она поняла, в чём дело — когда впереди замаячили огни.
Они куда-то приехали.
Дорога перешла в улицу — сначала по обеим сторонам тянулись изгороди, а потом показались и домики. Уличного освещения не было, но у входа в некоторые дома горели факелы. Дорога так и оставалась не вымощенной ничем, и дождь потихоньку превращал её в грязное болото.
Лизавета, по обыкновению, плелась в самом хвосте отряда, потому что опять устала к вечеру. Наверное, конь Огонёк тоже устал — от такой неумелой всадницы, и не стремился бежать быстрее. Но по случаю ночи позади неё ехали двое мальчишек — Руджеро и Антонио, этих она научилась отличать. И все они присоединились к остальным, когда голова отряда уже остановилась. Лизавета, доведись до неё, вообще бы не поняла, что приехали, в сумерках не видно. А умный конь Огонёк всё понял, и сам повернул к воротам, в которые заводили остальных коней. Видимо, это была конюшня.
— Слезайте, госпожа моя, — Сокол тут как тут, проверяет, не потерялась ли она по дороге.
— Благодарю, — кивнула она, вновь оказавшись на земле в кольце его рук, опирающихся на седло.
— Дадите плащ вашей девочке, она высушит. И завтра напомните мне, пожалуйста, чтобы я наложил защиту от сырости на ваши вещи.
— А так можно было? — удивилась она.
— Чего ж нет-то, можно, — улыбнулся он.
— А может, сразу на всю меня тоже? А то только днём голову помыла, а теперь опять незнамо что.
Он рассмеялся.
— Поглядим, — коснулся её косицы, торчащей из-под шапочки. — Всё хорошо у вас с волосами, поверьте. Сейчас высушимся, поедим горячего, выпьем. Поспим на кроватях, вы — точно поспите. И утром всё это уже не будет казаться таким печальным.
— А вы? Не в кровати?
— А я привередлив… к кроватям, — снова рассмеялся он. — Кровать должна быть мягкой и широкой. И когда в комнате дышит ещё десяток человек — не смертельно, конечно, если нет другого варианта, но в свежем сене удобнее. Я, знаете, по доброй воле готов делить свою спальню и кровать только с красивой женщиной.
— Если я что-то понимаю, красивую женщину уже занял ваш друг Лис.
— Госпожа Агнесса не в моём вкусе, так что пусть её занимает кто угодно.
— Если даже госпожа Агнесса вам не угодила, тогда я не представляю, что вам нужно вообще, — покачала она головой. — Не Тилечка же!
Он усмехнулся.
— Пожалуй, нет. Она очаровательна, но слишком юна. Не хочу слыть пожирателем младенцев. На неё мальчишки облизываются, пусть с ними разбирается.
— Честно говоря, тогда я и вообразить себе не могу, кто был бы в вашем вкусе, — начала было она, но опомнилась и сдала назад. — И зачем бы мне это воображать?
Ей показалось, что он хотел ответить, но… промолчал. Опустил руки.
— Вы правы, незачем.
— Благодарю вас за помощь, — она кивнула ему и пошла к дверям, которые должны были вести внутрь дома, за ними мелькал свет.
От дверей зачем-то оглянулась — он так и стоял возле Огонька и смотрел ей вслед.
Откуда-то появилась Тилечка.
— Госпожа Элизабетта, вы куда потерялись? Я уже вас везде ищу! Идёмте, у нас на эту ночь чудесная комната с нормальными кроватями!
И пока девочка вела её на второй этаж в эту комнату, Лизавета никак не могла избавиться от маячившего перед глазами лица Сокола. Вот что это было? Попытка подката? Ну вот ещё. Он вроде не из тех, кто бросается на всё, что движется, и с чего бы это?
Тилечка уже привела её в комнату, и комната оказалась маленькой, с белеными стенами, в ней стояли две кровати, и больше ничего. Девочка что-то сказала и ушла, Лизавета не поняла, что именно, потому что всё ещё думала. Со стоном села прямо на покрывало, вытянула болящие ноги и думала.
Вообще с чего это вдруг она сегодня на мужиков таращится? Сколько уже времени ей вообще никакие мужики не были нужны? Как-то в процессе развода, когда Вадим то и дело приходил и требовал, чтобы ему отдали всё, потому что должны, после одного особенно мерзкого разговора Настасья, плача, пришла, села рядом и заявила:
— Мама, хоть бы ты ему изменила, что ли, скоту этому!
— Ты чего, дочь? — у Лизаветы, помнится, даже слёзы от удивления просохли.
— Ну как чего? Почему он там радуется, а ты тут плачешь? Давай ты тоже найдёшь кого-нибудь, с кем будешь радоваться, а?
Лизавета, мягко говоря, офонарела — это ж куда надо дойти, чтобы тебе твой ребёнок такое вот говорил! Но смеху ради подумала — а правда, она же теперь ничем не связана и может тоже найти себе мужчину! Ну, попробовать. Потому что искать даже в юной юности не очень-то удавалось. Но нет, никто из знакомых даже близко не подходил на роль человека, который для радости. На работе — исключено, на работе пригодных нет. Друзья молодых лет все прибраны, а кто нет, ещё или уже — так от таких боже сохрани, что называется. На танцах тоже свободных кавалеров не было, а кого-то у кого-то отбивать… ну, это надо так влюбиться, как Лизавета уже не могла. Слишком сильно было в ней рациональное.
А тут что? Магия? Наваждение?
Лисом она любовалась именно что из любви к искусству. Лис был на её взгляд богически красив, и Лизавета подозревала, что в своей реакции на прекрасного господина Астальдо мало отличается от восторженной Тилечки. Но Тилечка маленькая, ей можно. Пусть смотрит и увлекается, пока разум не включился. Опять же, Тилечка на всех так поглядывает. И на Лиса, и на мальчишек, что и впрямь роятся вокруг неё, и на Сокола.
