— Вы наконец-то отпускаете нас, сестра?
— Вас никто не держит, — я закусила губу — так, чтобы не слишком менять выражение лица. — Я могу написать это на любой стене: вы свободны. Каждая из вас. Любая.
Губы Консуэло дрогнули, я же была бесстрастна. Я должна заставить ее со мной торговаться, иначе эта тайна сведет меня в могилу. Или потому, что я знаю чересчур много, но скорее потому, что мне не известно ничего.
— Воля лишь ваша, быть здесь или в ином месте, — продолжала я. Дойдет до нее — поймут и остальные? Нет, сделать человека счастливым, повторяя, что счастье зависит только от него самого, невозможно, пока у него стереотипы. На что это похоже? Купи квартиру, женись, роди детей. Не «задай себе вопрос, чего же ты хочешь» — бесполезно, это ввергает в ступор. «Ты до сих пор одна», «как же дети», «ну хоть роди для себя» — может быть, мне стоило овдоветь, чтобы я поняла: все неважно. Я была счастлива так, как не были остальные, я жила с этим счастьем воспоминаниями, и будь я проклята, если мне этого не хватало.
Но других жить своим умом я не научу. Разве что как настоятельница? Семья, жилье, дети, образование, деньги. Здесь почти ничего из того, чем жили люди в том, куда лучше знакомом мне времени, не доступно. Кроме…
Я перевела взгляд на чашу — она стояла, никем не тронутая, манящая, полная богатств. Золото лепреконов, но кто бы об этом знал? Потом я, специально загадочно улыбаясь, посмотрела на Консуэло в упор. Та выдержала первую психическую атаку с поразительным спокойствием — она пришла сюда не за тем, зачем ее позвала я.
Так за чем именно?
— Зачем тебе эти деньги? — спросила я. Консуэло непонимающе захлопала глазами. — Полно. Я поймала Лоринетту здесь, в этой комнате, и она не стала запираться. Ты подговорила ее.
Так это или нет — не имело значения. Как могла солгать Лоринетта, так и Консуэло легко может соврать.
— Она наговаривает, святая сестра, — Консуэло думала, но недолго, что сказать и каким тоном. Бесспорно, актриса она прекрасная. — Если я жила на улице и воровала хлеб, чтобы прокормиться, это не значит, что я посмею взять что-то у святой обители. Лоринетта лжет.
Взгляд у нее был чистый, невинный, и даже оскорбления не было в нем заметно. Так: я выше этого настолько, насколько можно, святая сестра. Кто же из них двоих врет, есть ли разница? Консуэло науськала Лоринетту — может, получится; может, чтобы та попросту попалась и я вышвырнула ее отсюда вон; или же Лоринетта пришла запустить руку в чашу по своей воле, а Консуэло приплела, когда поняла, что попалась? Слово одной против слова другой, но Лоринетта кажется недалекой, а Консуэло к себе располагает. Одеть ее в дорогое платье, собрать волосы, смыть с лица грязь, и выйдет светская дама. Какой судья в отсутствие доказательств — а где их взять, одни слова — вынесет решение в пользу озлобленной женщины? Юпитер — Лоринетта — привычно гневается, стало быть, не прав. Вот и все правосудие.
Я нарочито небрежно махнула рукой.
— Лоринетта показала гнилое нутро, ты приложила к этому руку или же нет, — поморщилась я почти натурально. — О другом поговорим.
Я положила руку на бумаги и придвинула их к себе.
— Вы обещали, что я уйду, святая сестра. Мне тесно здесь, вы это знаете. — Консуэло смотрела прямо, выдержанно. Эсмеральда из диснеевского мультфильма. — Но я не могу спокойно уйти, пока дети не будут в родных им стенах.
— Кто научил тебя читать и писать?
— Баро.
Богемка. Цыганка. Никакой разницы. Ответила быстро, но не настолько, как отвечают, когда нагло лгут.
— Баро знает, что ты в монастыре?
Консуэло помотала головой.
— И даже не в курсе?.. — я постучала пальцами по договору.
— Нет же, святая сестра. Я храню в тайне все, о чем мы условились. Вы тогда посчитали, что я хочу получить что-то — выгоду, но я просто хочу сдержать слово, данное Люсии Гривье. — Она опустила голову и вздохнула. — Нам не верят. Никто не верит. Мы — окаянное племя. Даже вы не верите мне, сестра. До сих пор, пусть я делаю все, о чем мы договорились.
О чем же мы договорились, с отчаянием подумала я, что ты молчишь, впрочем, объяснимо. Это я иду в потемках на ощупь, завязав глаза и сцепив за спиной руки. А ты полагаешь, я знаю отлично, о чем идет речь.
Я придала голосу равнодушие.
— Что мне сделать?
— Вернуть Пачито и Микаэлу домой.
Микаэлу. Было бы весело, окажись Микаэла оказалась вдруг Микаэлем. Почему нет, монахи бесполы, какая случилась бы гендерная интрига! По возрасту он — она — мог быть матерью Пачито, только вот он себя реабилитировал до того, как я начала что-то подозревать. Карета, деньги, то, что он вольготно чувствовал себя в городе. И щетина, конечно. Авторы подобных сюжетных твистов часто забывали о физиологии, а герои тупили как пни.
— Есть проблема, — покачала я головой в надежде, что Консуэло о ней осведомлена.
Провокация? Да, если это в чем-то не совпадает с ее планами. Я должна заставить ее торговаться.
— Какая? — спросила она с надрывом. — Никто не посмеет посягнуть на то, что принадлежит Дому святому! Пока Пачито мал… Но он будет мал еще десять лет, сестра! Я не выдержу! Мне тесно!
Консуэло указала на договор, и рука ее слегка подрагивала. Уже лучше, уже немного понятнее. Все дело именно в мальчике. Наследуют вдовы и сыновья. Вот почему Уильям С. Блок «продал» свою семью под защиту монастыря. И я — я, сестра Шанталь — сделала то же самое?
Консуэло осознала, что говорит слишком громко, и с опаской оглянулась на дверь. Она так и замерла, затем повернулась ко мне с растерянностью и обидой во взгляде.
— Вы… святая сестра… вы об этом? Вы не можете отпустить меня и Терезу? Так?..
Говори, говори. Прости, что я пользуюсь преимуществом — я опытнее, сильнее, но если я покажу слабину — меня сожрут и выплюнут кости. И потому от меня пока не дождешься вообще никаких реакций.
Консуэло смотрела на меня какое-то время, потом закрыла лицо руками и сидела так пару минут.
— Я дала слово Люсии Гривье, — твердо произнесла она, убирая руки, — что не оставлю ее детей. Тот, Альфонсо, — кисти ее сжались, — я бы вырвала ему кадык, святая сестра, и мне не стыдно за грешные мысли! Она умирала, избитая, закоченевшая, сбежавшая от собственного озверевшего брата, чтобы спасти дочку и малыша.
Первый раз слышу об этом. Но ты говори, взмолилась я, и на лице моем не дрогнул, как я надеялась, ни один мускул.
— Знаете, святая сестра… — Консуэло чуть улыбнулась. — Это было даже… забавно. Когда она поняла, что мы богемы. Я, Тереза, бабушка Гуадалупе, отец и Пепе. Она была же без сил, но хотела встать и забрать детей. Сбежать из нашей каморки. Сразу. Ее малышей держала на руках окаянная и кормили из скверных рук. А Пепе ей сказал — мы не обидим твоих детей.
Откуда Консуэло узнала, что со мной можно договориться? О том, что сестра промышляет поддельными договорами, шел какой-то беспорядочный слух? Вот это открытие не из лучших.
— А потом бабушка вспомнила Урсулу Блок...
— Люди развешивают ярлыки, Консуэло. К вам относятся несправедливо. — Урсула Блок, они знакомы. Этого следовало ожидать.
— У Люсии не осталось выбора, кроме как нам поверить, святая сестра, — усмехнулась Консуэло довольно недобро. — Когда тебя вышвыривают на верную смерть — тебя и мальчика, двух наследников, поверишь и тьме в облике человека. Бабушка заплатила стражникам уже после смерти Люсии, и они сказали всем, что поймали нас четверых. — Она опять помолчала. — Если иначе нельзя… я останусь.
И будешь дальше убедительно делать вид, что обожаешь работать. Что благодарна монастырю за кров. Что же, самопожертвование — угодная Милосердной вещь.
— Наоборот, — возразила я, и Консуэло прищурилась, недоумевая. — Я отпущу вас обеих, но малыши останутся здесь, пока не смогут сами за себя постоять. Я покажу документ господину Альфонсо и заявлю права монастыря.
— Вы выбросите на улицу тех шестерых детей?
Консуэло была возмущена. Мне что теперь, наизнанку вывернуться, с раздражением подумала я. Я всегда защищала интересы законного собственника. Здесь не получится рыбку съесть и пристроиться в теплом кресле.
