Первой не выдержала наша лошадь и в ужасе снова всхрапнула. Волк отмер, и я увидела, как он огромен в прыжке. Просто монстр. Лошадь вздыбилась и заржала, возница свалился с козел на землю, в волка полетел еще один шар — мимо, зверь всей тушей навалился на лошадь, опрокинул ее, и я потерялась, где верх, где низ, где небо, где земля.
Коляску несчастная лошадь потащила за собой. Вопил крестьянин, не успевший выбраться, все было как в замедленной съемке, а я взлетала куда-то и вертелась, как в центрифуге, под ржание, крики и звериный рык.
Наверное, меня подхватило потоком воздуха, потому что в следующий миг я не смогла дышать — так сильно ударилась грудью о спину уже несущегося во всю прыть коня, прямо перед лицом была короткая рыжая шерсть и лошадиные мускулы, и я не задумывалась — что, куда, для чего, я пыталась сделать хоть один вдох. В ушах стояли кошмарные звуки, конь тоже встал на дыбы и, кажется, развернулся, а потом я совершенно оглохла от выстрела.
Меня теперь прижимала к спине лошади чья-то рука. Пахло кровью и порохом, вопил крестьянин, лошадь встала и замерла, рука исчезла. Очень быстро все кончилось, за мгновения, но, может, так же быстро и началось.
— Брат! Брат! Кум! Брат!
Я различила, что это были два голоса: Микаэля и одного из крестьян. Я застонала от спазма мышц во всем теле, с трудом подняла голову. Перевернутая телега, крестьянин вытаскивает кума, тот стонет, но, похоже, не пострадал, Микаэль на коне стоит поодаль, и лицо его болезненно перекошено, руки он держит перед собой. От лошади и зверя меня отделяла спина — чья, я не сомневалась.
— Брат Грегор, — позвала я, но он не повернул головы. Мысленно сказав слова, не подобающие святой сестре даже в мыслях, я сползла с лошади и обошла ее.
Пока я подходила к телеге, Микаэль успел спешиться. Руки он так и держал перед собой, и теперь я отчетливо видела, что они у него сильно обожжены. Брат Грегор держал в одной руке мушкет, другой рылся за пазухой. Крестьяне встали, оба перепачканные, но целые, и теперь отступали от мертвой лошади и мертвого зверя.
Мне показалось, что волк без сознания и еще может встать.
— Эй, ты, земляная рожа, — крикнул брат Грегор крестьянам. — Поди сюда, возьми это и полей брату на руки.
Крестьяне двинулись к нему как завороженные, я сделала еще один шаг к телеге. Удивительно, меня никто не остановил.
Огромный зверь, ухо разорвано, и недавно. Сегодня ночью? Лошадь было уже не спасти, и над жертвой и хищником начинали роиться мухи. От запаха крови во рту появился металлический привкус, меня замутило. Я оглянулась — крестьянин с благоговейной физиономией поливал на руки Микаэлю сияющую воду, и волдыри пропадали, ожог спадал. Вот почему не пьют ее, подумала я. Как все просто. Впрочем, матери-настоятельнице сияющая вода не смогла помочь. В каждом мире, даже там, где живут оборотни и действует магия, все равно должна оставаться возможность для чуда, и случается оно не всегда.
Не каждый раз.
— Я предупреждал вас, сестра, что стоит быть осторожной, — упрекнул меня брат Грегор, подходя ближе. — Ваше счастье, что я гонял его почти целую ночь и не давал ему передохнуть. Каких-то трех часов, пока я возил бургомистру того, первого зверя, ему все-таки для передышки не хватило. И брат, конечно, помог, — он быстро оглянулся на Микаэля — тот уже оправился от ран и теперь осматривал ссадины крестьян, — хотя и не умеет правильно создавать огонь, да оно было и не надо…
— Это же зверь, — сказала я удивленно. — Просто животное.
— Разумеется, сестра. Если я взрежу ему брюхо, уверен, найду что-то от жертв и у него. Этот, — брат приблизился к волку, я осталась на месте, — скорее всего, первый попробовал охотиться на человека. Добыча легкая, не то что прочий зверь. Только тощий…
Я не выдержала и засмеялась. Не подобало святой сестре, тем более в такой трагической ситуации, но я простила себя: все-таки стресс. Я до сих пор не осознала, что была на краю верной гибели или могла сильно перекалечиться, я понимала, что кошмар придет позже, ночью, и долго потом не даст мне покоя. И все же мне было очень смешно: как и люди, звери гнались за легкой добычей, не понимая, что ей не насытишься, что придется выслеживать ее, новую, еще и еще, снова и снова, и до тех пор, пока это не приведет к такому концу.
— Да простит меня Лучезарная, — пробормотала я. — Переверните коляску, братья мои, и поймайте сбежавшую лошадь. Мне нужно спешить в город, у меня много дел.
Глава двадцать четвертая
Город был синий и розовый. Длинными росчерками ложились тени домов и тонких шпилей, разрезая узкие, вымощенные булыжником улицы, пахло выпечкой и — я не сомневалась! — дерьмом, мне стоило спуститься со ставших уже привычными высот, чтобы убедиться: я далеко не в таком просвещенном времени, как это казалось в монастыре.
История наврала, а может, ее писали восхищенные победители. Что-то приукрасили, в чем-то приврали, где-то посетовали, что прогресс был слаб, женщины — неграмотны, труд — изнурителен и африканцы предпочитали оставаться рабами до середины девятнадцатого века, да и потом не слишком охотно принимали свободный статус.
Я убедилась, что это и правда, и одновременно и ложь.
Менять ход событий — легко, только кто это вспомнит?
Микаэль, который, несмотря на ранения, вызвался сопровождать меня и дальше, рассказал, как обстоят дела в других работных домах епископата. Так же, как было у нас до того, как я взялась все перестраивать. Перемены не беспокоили монахинь и были не важны женщинам. Встречали их кто-то покорно, а кто-то в штыки, и не так уж стремились менять заведенный порядок вещей. Зачем? Полно, и я покачала головой на какую-то пылкую реплику Микаэля, разве в то — мое, прежнее — время люди не полагали, что выйти замуж — главное в жизни? Что диплом о высшем образовании должен быть, принесет он достойную жизнь или потешит эго? Разве не лупили детей и жен, не работали за гроши, имея возможность монетизировать хобби и получать удовольствие и совершенно другие деньги? Разве не бежали со всех ног от любой «нетаковости», не признавая за собой право жить без оглядки на кого-то еще?
Времена меняются — даются возможности. Времена меняются, люди — нет.
— Отдохните, брат, — посоветовала я, когда мы подъехали к епископату. Это было солидное здание, выше, чем прочие на этой улице, трехэтажное, с лепниной и вонючими потеками на стене. — Я навещу старых подруг и вернусь.
— А ваше дело?
Ох, парень, не лезь туда, мрачно подумала я, я и сама не уверена, как мне все провернуть, но вслух сказала:
— Завтра я поговорю с епископом, брат. Надеюсь, он даст нам учителей из монахов. Нет-нет, — я примирительно подняла руки, — я хочу просить учителей из просвещенных братьев. Пусть они изредка приезжают и смотрят, кто из детей имеет склонности к наукам. И рыбацкий сын становится гением.
Микаэль не то чтобы успокоился, но меня не понял, посчитал, что я привела ему иносказание. Я дождалась, пока он уйдет, пока прислужники уведут лошадь и крестьяне, помятые, но, без всяких сомнений, горевшие желанием немедленно растрепать новость о поимке зверя в ближайшем кабаке, не уберутся и обо мне не забудут. Послушница вынесла мне воды, предложила помыться, но я отказалась. Время было дорого.
По отшлифованным тысячами ног и сотнями колес булыжникам я дошла до рыночной площади. Торговцы собирали товар, гоняли нищих, ругались друг с другом. Я посмотрела на них, зашла в полупустую гостиницу, попросила у хозяина комнату на полчаса, кружку воды, перо и чернила. С точки зрения совершения преступления я с самого начала спалилась нещадно, но небезосновательно надеялась, что все сделаю правильно.
Все равно уже совершен подлог. Поддельные подписи, фальшивые документы. Важно, какую они сыграют роль. Ну и моя голова желательно чтобы после этого уцелела.
Я уединилась в маленькой жаркой комнатке, дождалась, пока мне принесут требуемое, и исполнила задумку так, как хотела. Пришлось ждать, скрывая следы, пришлось ждать, пока документ высохнет, но результат меня более чем устроил. В прежней жизни я тысячу раз подумала бы, прежде чем настолько грубо фальсифицировать документы, но в этом времени имелись неоспоримые плюсы. Что написано пером… никто, как я полагала, не знал, о чем эта расхожая поговорка.
