Есть бумага — есть доказательство. Хвала Милосердной, что наука не дошла до графологических экспертиз.
Вернувшись на площадь, я протянула первому же заинтересовавшемуся торговцу несколько монет и попросила довезти меня до дома господина Гривье. Можно было пройтись пешком, расспросив дорогу, но я слишком много глазела по сторонам. И, как ни странно, жалела, что у меня нет под рукой смартфона с хорошей камерой. Мне уже ничего никогда не выложить в сеть, мучаясь с простановкой тегов и суматошно соображая, какой заманчивый текст написать. Обычно в голову ничего не приходило, и я оставляла безмолвные фотографии…
Мне повезло, и торговец, согласившийся меня подвезти, был соседом стряпчего Гривье. Как я и предполагала, сперва умерла его жена, а затем и он сам скоропостижно скончался. Я потрогала договор, лежавший у меня под хабитом. Дети господина Гривье, по словам торговца, были отосланы куда-то в деревню вместе с их матерью и двумя младшими сыновьями господина Ферро. Больше ничего торговец не знал, но я и не расспрашивала.
Я встречала спорное имущество и подороже. Сколько бы ни стоил дом господина Гривье, его окружали здания более крепкие и ухоженные. Окна были закрыты, в сумерках кое-где дрожало пламя свечей, подсвечивая рассохшиеся летом деревянные ставни, под самой крышей птица свила гнездо.
Этот дом нужен монастырю, подумала я. У меня появились на него отличные планы, стоило лишь его увидеть. Здесь можно сделать временный приют для женщин и детей, оставшихся без крова, и если поставить при входе требы во имя монастыря, то они будут полные. Талант отца Андриса к опустошению карманов и кладовых горожан тоже придется кстати.
Договор я показала епископу после утренней службы. Еще в начале моей карьеры юриста кто-то из коллег пошутил: «Доказательная база своими руками, издание второе, исправленное и дополненное». Эта шутка могла сейчас стоить мне головы, но — мне было проще сделать дальнейшее чужими руками. Полночи я проворочалась в мягкой постели гостиницы при епископате, продумывая варианты, прикидывая, идти ли к Альфонсо Ферро самой или постараться как можно меньше фигурировать в этом деле. Я вставала, садилась за стол, рассматривала договор, который дополнила одной-единственной, необходимой мне фразой, ложилась снова, и сон не шел.
Задумывала ли сестра Шанталь что-то иное? Воспользовалась ли она возможностью забрать дом и деньги и лишь потом призналась в своем грехе? Или это была инициатива матери-настоятельницы, которой уже и в то время с трудом подчинялось больное тело?
Если бы я знала ответ, мне было бы много легче. Но Елена Липницкая не была той, кому сестра Шанталь готова была покаяться. Может быть, я узнаю все, но не в эту ночь.
Господин Ферро, продавший сестру и двоих ее детей в работный дом, получивший за это деньги — кто докажет обратное, пусть попробует, — и назначивший согласно воле покойного господина Гривье опекуном малыша образованную монахиню, не вызвал у епископа никаких подозрений. Он был не первым и не единственным. Все, что интересовало епископа, это имущество, на которое лично он никак не мог наложить руку.
Поэтому на меня епископ смотрел с обидой. Был он не так стар, как я могла ожидать, даже весьма импозантен. Снять с него монашеское одеяние, одеть в костюм, и он сойдет за главного героя популярного сериала. Героя, который сперва козел, до тех пор, пока не встретит главную героиню.
Люди почему-то такому верили. Никогда не понимала людей.
— Здание подойдет для приюта, ваше преосвященство, — делилась я с епископом планами. Он воспринимал это без энтузиазма. — Женщины, попавшие в беду, и дети, оставшиеся без родителей, нуждаются в крове и наставниках, — и я сочла возможным подсластить пилюлю: — Прочее же имущество, если таковое еще не растрачено, я как опекун наследника в полном объеме передаю епископату.
Сестра и двое ее детей, все правильно. Кто владел, пусть и незаконно, тот и получил в обмен на трех человек тотальный контроль влиятельного института. Тягаться с епископом господин Ферро вряд ли сможет.
Епископ раздумывал. Отдавать дом ему не хотелось, но деньги, пусть призрачные, грели душу. Он вздыхал, возводил очи горе, посматривал на статую Милосердной, но та оставляла принятие решения только за ним.
— Будь по-вашему, сестра, — нехотя согласился епископ. — То, что вы задумали, угодно Лучезарной. У вас ко мне что-то еще?..
Я покидала епископат победителем. За мной тащился толстый монах, отвечавший за финансовые вопросы, и нудно расспрашивал о вещах, которые мне были пока неизвестны. Монаху я могла только кивать и обещать, что в ближайшее время мы поднимем все возможные документы и разделим наследство господина Гривье согласно нашей с епископом договоренности. Мы азартно резали каравай, на который никто из нас не имел никакого права, но в данном случае это был оптимальный исход.
Часть пожертвований я как опекун могу оставлять на имя детей. Не так много, как могло бы быть, но хоть что-то, размышляла я, рассматривая бубнящего монаха. Из всех встреченных мной слуг Милосердной он был наиболее приземлен. По его настрою было понятно, что господину Ферро предстоят трудные дни, и сомневаться, кто одержит верх в борьбе за наследство, не приходилось.
Я вернулась только под вечер. Привез меня Микаэль, монастырь тонул в ароматах цветов и трав, укрытый негой и спокойствием, сестры пели о чем-то в церкви, позади стояли насельницы — не все, но большая часть. Я зашла, стараясь не привлекать внимания, и присоединилась к молитве. Мое появление заметил отец Андрис, но службу прерывать не стал. Я гадала, что за событие, пока ко мне, не улучив паузу в молитвах и песнопениях, не прокралась сестра Аннунциата.
— Может, я тогда займу ваш бывший кабинет, святая матушка? — прошептала она. Кто-кто, а сестра Аннунциата за короткое время научилась выбирать нужный момент. — Все-таки у меня столько дел, которые касаются наших насельниц.
От нее попахивало чем-то сладким. Я нахмурилась.
— Травяной чай, — обиделась сестра Аннунциата, верно истолковав мое недовольство. — Угощу вас, святая матушка, братья прислали вместе с учителем грамматики. Я вот подумала, может, и правда, учить и насельниц грамоте? Хороший брат, только очень уж много ест…
Отец Андрис протянул ко мне руку.
Я вышла, повинуясь его жесту, в центр храма. Цветы, ленты, яркий свет. Кто мог подумать, что я буду рада вернуться сюда, словно домой?
Я многое сделала, многое еще предстоит. На меня смотрят сестры, у которых теперь я наставница. Мать-настоятельница покинула монастырь тихо и незаметно, не давая чесать языки и распускать слухи. На меня смотрят женщины — кто с настороженностью, кто с обожанием, но больше — со страхом и неприязнью. Если людям желать добра против их привычек и опыта, так и будет: страх и неприязнь. С этим мне ничего не поделать, и насельницы, и даже сестры берегут за пазухой камни. Кто-то будет против, а кто-то за, что бы я ни начала, что бы ни реализовала. Кто-то непременно найдет возможность поживиться, кто-то устроит бунт. В глазах Лоринетты и я и сейчас читала обещание неприятностей, во взгляде Розы — желание еще раз ударить меня по голове.
Я еще долго, может быть, всю свою жизнь, буду ходить, оглядываясь на тени.
Люди любят притворяться счастливыми, изыскивая страдания и нужду. У кого-то вся жизнь — борьба.
С тем, чего просто не существует.
Я читала молитву о принятии на себя нового бремени — сестра Шанталь, не Елена Липницкая. Губы шевелились, мысли были кощунственно далеко — не в городе, где обсуждали убитых волков и приобретения монастыря. Не в лесу, где мне удалось спастись не иначе как божественным провидением. Не в поле, не на морском берегу, который я так пока и не увидела. И не в мире, который теперь казался далек и сказочен, будто сон.
— Живу на благо Дома ее, каждый вдох мой во имя добра и света. Каждый шаг во имя милости и любви.
Мысли мои были в очень далеком будущем. Это я запущу волшебное колесо, которое с каждым годом закрутится все сильнее. А быть может, и нет, меня забудут, и кто-то новый прославит свое имя в веках.
