Уж лучше оказаться голой посреди переполненного мужского монастыря.
Горячая вода окончательно взбодрила и без того наполненную силами Люсю.
К черту Ветрова.
Был бы нормальный человек, стоило бы переживать.
А тут мерзкий расчетливый марен, у которого в голове только бабы и бабки.
Более-менее утешив себя таким образом, Люся замоталась в полотенце и вышла в коридор.
Ветров стоял, прислонившись плечом к косяку, на пороге гостиной. Он был сонный, лохматый, небритый.
— Не спится? — спросил он с приторной вежливостью, но ухмылка все же промелькнула на его лице, прежде чем он старательно ее затушил.
Люся не удостоила его ответом, промаршировала мимо в гардеробную, соображая, прикрывает полотенце ей попу или все равно.
Что уж теперь.
Мокрые пятки оставляли на полу следы.
Ей нравилась влага и не нравилось вытираться.
— Я не разглядел, — крикнул Ветров вдогонку, — болотная или травяная? Ты так быстро забилась под кровать!
Люся сцепила зубы и молчала. Прикрыла дверь, скинула полотенце, копошась в ящике с нижним бельем.
— А в интернете пишут, что квакают только самцы. Брешут, значит? Или ты и пол меняешь, перекидываясь? Жаб-мужик?
Яростно натянув футболку и забыв про лифчик, Люся запрыгала, попадая ногами в джинсы.
Сволочь. Сволочь.
Выскочив обратно в коридор и даже не застегнув ширинку, Люся налетела на него, с силой ткнув острым ногтем в голую волосатую грудь.
— Болотная. Остромордая. Самка! — выпалила она с ненавистью. — Еще вопросы?
— Есть, — радостно доложил Ветров. — Ты куда собралась среди ночи?
— На работу, — буркнула она, увидела каплю крови на его груди и отпрянула.
Он вскинул руки, показывая, что не трогает ее. Даже не думает прикасаться.
— Люсенька, — протянул уже серьезнее, — ну дай ребятам поспать.
— Поспать? Да они охранять должны!
— Они охраняют и спят по очереди. Пойдем попьем лучше чаю.
Она не хотела никакого чаю.
Она хотела обратно в шкаф.
Но вдруг он решит, что она его избегает из-за стыда?
Не дождется!
Гордо распрямив плечи, Люся пожала плечами.
Мол, ей вообще все равно.
— Ты сейчас штаны потеряешь, — ехидно уведомил ее Ветров и потопал на кухню ставить чайник.
Она раздраженно дернула язычок молнии вверх, щелкнула кнопкой и последовала на кухню тоже.
Врагу не сдается наш гордый «Варяг», как обычно.
Устроившись в углу и вытянув ноги на табуретку, Люся мрачно наблюдала за тем, как Ветров выбирает заварку, льет кипяток в заварник, прогревая его, и терпеливо ждет, когда вода остынет до нужных для зеленого чая девяноста градусов.
Он еще и зануда.
— Так отчего такое строгое табу на то, чтобы менять форму при посторонних? — спросил он вполне миролюбиво.
Она дернулась было, чтобы нахамить, но царапина на его груди очень беспокоила Люсю. Она ведь цивилизованный человек, в конце-то концов, она ведь против физического насилия!
— Это та же история, что с близкородственными браками, — ответила неохотно. — Запрет, обусловленный выживаемостью рода. Ну вот представь, я начну перекидываться где попало. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то, специально или нет, наступит на меня сапогом? Или, скажем, если перекидываться начнет арх-медведь или волк. Тогда от очевидцев может мало что остаться.
— Вы не контролируете себя в архаичной форме?
И снова спокойное миролюбие.
Светские, мать твою, беседы.
Четыре утра.
Самое время.
— Не стопроцентно, — гордясь своей выдержкой, пояснила Люся.
Она говорит об этом! С другим человеком! Немыслимо!
И ничего, мир все еще не рухнул.
Ветров поставил перед ней чашку чая, сел напротив.
— Ну ты же понимаешь, что ничего сверхужасного не случилось? — спросил он мягко.
Еще чего не хватало! Знает она эти подкаты — сиди потом в террариуме и жри сухой мотыль!
— Отчасти, — сухо ответила Люся. — Но подсознание, воспитание, социальные запреты тут сильнее. Вот что тебе кажется самым стыдным?
— Упасть на четвереньки на улице, — после паузы сказал Ветров. — Ну знаешь, поскользнуться и растопыриться у всех на глазах.
Люся невольно рассмеялась:
— И что же, ты думаешь, все вокруг остановятся и начнут показывать на тебя пальцем? Ха, да миру плевать. У нас половину года на улице скользко, все падают налево и направо. Я тебе расскажу свою постыдную историю, она смешная. Это было, когда я только начинала и сама ходила на всякие скучные мероприятия. Ты уже сидел тогда, — добавила она злорадно. — И вот являюсь я на заседание наших депутатов, годовой бюджет они вроде принимали. Тогда меня еще пускали в городскую администрацию! Сажусь с самого краешку, а там аудитория, задние ряды выше передних. И вот я роняю сумку, а из нее выкатывается вибратор — и катится по гладкому пандусу для колясочников к президиуму. И все на него смотрят. Он еще и включился от удара и как начал жужжать! Докатился до председателя собрания, он поднимает его с пола и спрашивает: ну и кто тут своего мужика потерял? И я иду сквозь все ряды, чтобы забрать свой вибратор, — Люся даже всхлипнула от смеха. — Розовый! С блестками! Меня потом года три виброжурналюшкой именовали. А ты упасть на людях боишься, тефтелька.
Вспоминать казусы юности было приятно.
Ветров немного очумело моргнул.
— Я понял, — пробормотал он. — Перекинуться при другом человеке — позор из позоров. И какого хрена? — спросил с искренним любопытством. — Ну в смысле — маньяк, дихлофос, прослушка, человек-невидимка в лифте. И ничего. А тут бац — и под кровать. Или это на тебя так алкоголь действует?
— А ты зачем целоваться полез? — спросила она хмуро.
У него так изумленно округлились глаза, что Люся немедленно ощутила себя полной дурой.
— Чего полез? — повторил он потрясенно. — Целоваться? С какой стати?
— Ну, — Люся надменно прищурилась, умоляя себя не краснеть, — ты похотливый марен, а я интересная пьяная девушка в самом расцвете сил.
На мгновение показалось, что вот-вот он опять расхохочется, и тогда она его обязательно прикончит.
И плевать на пацифизм и прирожденное милосердие.
Но нет, справился с собой, хрюкнул только в чашку, прогнал неуместное и даже опасное сейчас веселье.
— Ты, радость моя, — сдавленным голосом признал Ветров, — девушка бесспорно интересная. Я бы даже сказал — уникальная. Но, прости, с работой я не блужу. Держу себя в руках из последних сил, — и тут он закусил губу и поспешно отвернулся. Плечи все-таки дрогнули от беззвучного смеха.
— Я иначе тебя почувствовала, — припомнила Люся. Привычка докапываться до сути была сильнее страха оказаться в глупой ситуации. Мало ли она выставляла себя на посмешище, цель оправдывает средства и всякое такое. — Это из-за того, что я тебя стала меньше бесить или ты меня?
— Не знаю, — он успокоился, задумался, хотя в глазах еще плясали бесенята. — Это не то, что поддается контролю. Полагаю, сейчас ты терпеть меня не можешь?
— Ты загнал меня под кровать! С чего бы мне относиться к тебе иначе?
— Так давай проверим.
И тут он отставил чашку и плавно, стремительно подвинулся ближе. Люся едва не заорала от неожиданности, мысленно гаркнула на себя: ну не дважды же за ночь! — и замерла, честно прислушиваясь к своим ощущениям.
Легкая, едва-едва ощутимая тошнота появилась, но очень ненавязчиво.
Но и тепло тоже было — грело едва-едва.
И что это значит?
Она обстоятельно рассказала про эту двойственность Ветрову.
— Люсенька, — в ответ прошептал он интимно, — а если я сейчас сделаю губы бантиком, ты опять того, в остроухую болотную?
— Остромордую! — рявкнула она и непроизвольно толкнула ногой табурет, который заехал Ветрову по коленной чашечке.
— Да чтоб тебя, — он охнул, дернулся, скривился и отшатнулся, — совсем озверела?
— Прости, — она действительно не хотела. Вот правда же. — Это что-то нервное. Я не специально.
— Так и запишем, — он потер ушиб и сел обратно, подальше от нее, — на расстояние когтей и лап не приближаться. Девушка лягается и царапается.
