Он нашел Люси в кухне, стоящей перед раковиной и срезающей лопаткой какое-то ужасное черное месиво со сковороды. Шкафы и ящики были распахнуты настежь. Грязные чашки, миски и ложки в большом количестве разбросаны повсюду среди пятен от муки, жира и помидоров. Сквозь дым и запах горелого проник более резкий, более свежий аромат, как от скошенной лужайки.
Люси повернула голову, когда Барт вошел в кухню, копна ее светлых волос взлетела следом. Что-то — томатный соус? шоколад? — было размазано по ее щеке. У нее были дикие глаза.
Барт остановился. Он не спрашивал ее, что не так. Они никогда друг друга не спрашивали. Было слишком много вероятных ответов, которые он не хотел слышать.
— Что, черт возьми, ты делаешь?
Она наполовину подняла кастрюлю из раковины, расплескивая воду на пол.
— Я хотела приготовить обед.
Он перевел взгляд с мокрого пола на твердые, почерневшие остатки… чего-то, что бы это ни было, воняющего в раковине.
Он нахмурился, обеспокоенный. Изумленный.
— Почему ты просто не бросила что-нибудь в мультиварку?
— Я не знаю, — сказала Люси, ее нижняя губа задрожала. — Я ничего не знаю.
Слезы хлынули у нее из глаз.
Барт отшатнулся. Но за беспокойством и раздражением зашевелилось воспоминание: Элис, сражающаяся на кухне, сразу после того, как пришла к нему жить. «Но я хочу тебе готовить», — возразила она, когда он пришел домой и застал еще один загубленный обед. — «Как нормальная жена».
«Я не хотел нормальную жену», — дразнил ее Барт. — «Я женился на русалке».
Он делал яичницу или варил омаров. А иногда они вместе пропускали обед и поднимались наверх, чтобы заняться любовью.
В былые времена. В славные дни. В те дни, когда она еще любила его достаточно, чтобы угождать ему, и он любил ее настолько, чтобы доверять ей.
Старая, знакомая боль раздирала его.
Он смотрел на дочь Элис, ее покрасневшее лицо, ее заплаканные глаза и неловко переминался с ноги на ногу.
Он никогда не был ей хорошим отцом. Не было необходимости им быть. Калеб воспитывал ее с тех пор, когда она еще носила подгузники. К тому времени, как парень уехал из дома, она уже могла достаточно хорошо сама о себе позаботиться. И о нем тоже. Она стирала, делала домашнее задание, открывала консервированный суп на обед. Хорошая девочка. Никаких проблем, подумал он снова.
Но сейчас у нее были какие-то проблемы. Генри сказал, что она всю неделю не была на работе.
— Может нам стоит куда-нибудь сходить, — сказал он. — Чтобы поесть. Ты отдохнешь.
Ее зеленые глаза — зеленые как трава, зеленее, чем он помнил — округлились.
— Зачем?
— Ты была больна, — сказал он грубо. — Сама не своя.
— Сама не своя, — повторила она.
Он решил не брать ее в бар при гостинице. Они пошли бы к Антонии.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Слезы высохли как по волшебству.
— Я почувствую себя лучше.
Он был необъяснимо доволен собой и ею.
— И завтра ты вернешься в школу.
Она уставилась на него, ее лицо выражало смущение.
От паники у него пересохло во рту. Что-то случилось с ней в школе? Что-то, о чем она не могла ему рассказать? Может ее уволили или… Он пытался не думать обо всем, что могло произойти с девушкой, об опасностях, от которых он никогда не был в состоянии ее защитить.
— Школа, — внезапно сказала она и улыбнулась. — Учиться.
Он сжал руки в своих карманах.
— Преподавать.
— Преподавать и учиться.
— Правильно, — правда, почему нет? — Это лучше, чем бродить по дому как твой старик.
Она улыбнулась, на ее лице отразился намек на шалость.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Он рассмеялся, сразу почувствовав себя лучше, чего не было уже довольно давно.
Пристальный взгляд Конна перенесся с тела Мэдэдха, хромающего по булыжникам, на белое, ошеломленное лицо Люси. На секунду его сердце просто остановилось, застыло в ужасе.
Го улыбнулся ему через внутренний двор, насмехаясь над ним. Играя с ним.
Ярость хлынула через Конна как штормовая волна, сметая все на своем пути.
Его губы раздвинулись в рычании:
— Держите его.
Оболочка Го замерцала. Возможно, это было воздействие солнечного света, но лорд демон казался почти потрясенным.
— Я — эмиссар. У Вас нет полномочий, чтобы удерживать меня.
— Мое королевство, — сказал Конн. — Мои правила.
Ропот пронесся по когорте Го. Зловоние демонов стояло в сторожевой башне как дым. В этой переменчивой, мерцающей толпе, любой мог ускользнуть. Любой мог воспользоваться случаем, моментом человеческой слабости, чтобы скользнуть в сознание Люси и захватить его, осесть в этом длинном, худом теле, лишить ее воли.
Конн протянулся своими чувствами, всеми своими чувствами, но он не смог найти ни следа демона в ней, никаких отпечатков Ада. Что бы они не предприняли, она не была одержима.
Его страх притупился. А ярость и не думала.
Го скривил свои заимствованные черты лица в выражение оскорбленного удивления.
— Вы не подвергли бы опасности улучшение наших отношений из-за… собаки?
— Моей собаки, — сказал Конн.
Моей женщины.
Он больше не смотрел на Люси. Он бы не стал привлекать внимание демона к ней. Но он знал, что она вжалась в тень арки, ее пальцы прижаты ко рту, и это причиняло ему боль.
— У Вас нет причины удерживать меня, — возразил Го.
— Молитесь, чтобы Вы оказались правы, демон, — мрачно сказал Конн. — Или даже Ад не защитит Вас от меня.
— Я действовал в целях самообороны, — протестовал Го.
— Чушь, — заявил Грифф. — Животное не может укусить призрака.
Мэдэдх.
Теперь, когда его больший страх отступил, Конн смог подумать о собаке. Он приблизился к собаке тремя размашистыми шагами, едва замечая военачальников, которые потеснились, освобождая ему дорогу. Гончая была молодой, сильной, прожила только три года. Только три…
Конн опустился на колени.
— Ваше беспокойство так трогательно. Я не ожидал такого чувства от великого лорда моря, — глумился Го.
Конн проигнорировал его, быстро проверяя состояние сердца собаки, конечностей, легких. Мэдэдх поднял свои тревожные желтые глаза наверх и заскулил. Живой.
Конн с облегчением вздохнул.
— Вы видите? Животное просто в растерянности, — сказал Го. — Я не совершил бы никакой глупости, чтобы нарушить равновесие сил.
Взгляд демона скользнул к Люси?
— К черту равновесие сил, — сказал Конн сквозь зубы. — Коснись того, что принадлежит мне еще раз, отродье Ада, и я затушу тебя как свечку.
