Прикинув, кто бы во дворце смог исполнить роль «первого» учителя, я решила приспособить к этому делу своих новых знакомых. Если вдруг оказалось бы, что простокровные фейри грамотой не владели, оставался ещё Триан. Вдруг королевский гвардеец мечтал подработать репетитором на полставки?
Оказалось, из троих определенных ко мне во служение кобольдов только самый франтоватый, тот кто покрывал свои копыта золотой краской, умел бегло и читать, и писать. К перспективе стать наставником фаворитки самого Высокого Господина (как оказалось, при дворе уже вовсю судачили о новом экзотическом увлечении короля), он отнесся с нескрываемым восторгом. Лица же его наперсников, напротив, стали кислыми и надутыми, как перебродившее тесто. Видимо, кобольдов одолела зависть к более удачливому коллеге. Ведь сделать рывок от простого служки до того, кто оказывает особые услуги персоне, приближенной к трону, считалось невиданным везением.
Это обстоятельство внесло раздор в ранее сплоченные ряды забавной троицы, и я некоторое время с улыбкой наблюдала, как один задирает нос, а двое других старательно его игнорируют.
— Друзья, — собрав всю троицу, решила я их примирить, — не нужно ссориться, для каждого найдется ответственное задание. И даже награда.
— Награда?! — оживились кобольды.
— Да. Но сначала скажите, как принято к вам обращаться или, возможно, как вы называете друг друга сами? Вы очень помогаете мне и я хотела бы знать, кого при случае похвалить перед королём.
Услышав вопрос, кобольды как-то сразу приуныли. Даже кончики их больших заостренных ушей печально поникли.
— Обычно высокородные сиды называют нас «Эй, ты, грязь…», а чаще вообще никак не называют. Для Высшего, утратившего имя, обратиться по имени к какому-то низшему фейцу, значит признать за собой положение ещё более низкое, — пряча от стыда глаза, пояснил мой будущий учитель.
— А сами мы друг друга кличем по цвету копыт. Я — Голубой! — не без гордости заявил кобольд, и я чуть не оконфузилась, едва сдержав порыв засмеяться.
Откуда маленькому фейцу было знать, что у современных людей «голубой» уже давно не просто цвет?
— Толстый — Красный, — указал он на завопившего от возмущения напарника. — А этот — задавака, — кивнул в сторону самого модного. — Где-то раздобыл золотой краски и теперь очень важничает. Требует, чтобы все называли его Золотой.
Слово «золотой» было произнесено с таким ехидством и кривлянием, что униженный кобольд едва не кинулся на обидчика с кулаками.
— А вы сами, — поспешила я привлечь внимание, — тоже их Безымянных?
— Нет. Мы не клятвопреступники! — не без гордости заявил самый упитанный. — Мы обычная челядь. Служим за еду и защиту. Здесь таких, как мы, простых фейри много. Но зато мы самые симпатичные.
— Остальные — брр, — подхватил рассказ «Золотой». — Страшнючие и грязнули к тому же. К Железному Двору стягиваются те, кому не нашлось места при других Дворах. Высокий Господин принимает всех. Главное, чтобы у пришедших хватило силы перебраться через Пустые Земли и пропасть. Ну и трудиться нужно на совесть. Бездельников здесь скидывают на камни или скармливают чудовищам пустоши.
Да уж… нравы почище, чем в древней Спарте.
— Хорошо, — сказала я, отгоняя мрачные картины, всплывающие в воображении. — Тогда вы не будете возражать, если я стану называть вас: Вим — указала на красного, — Биль — на голубого, — и Дан — на дефицитного золотого.
Отчего-то мое предложение вызвало эффект глупого ступора. У кобольдов даже рты открылись от изумления, и они пару затянувшихся мгновений молча таращились сначала на меня, потом друг на друга. То ли возмущенные, то ли до полуобморока обрадованные.
— Вай! Вай! — закричали они, вероятно, местный аналог русского «Ура!» и вдруг сорвались в дикий пляс, рискуя наделать копытами дыр в устилающем пол ковре.
Я громко рассмеялась, таким заразительным оказался их восторг.
— Если хотите, можем распределить и должности. Ты, Дан, как самый образованный, будешь моим секретарем. Тебе, Биль, предлагаю заведовать хозяйственными вопросами и, самое главное, гардеробом. На Земле в старину человека таких занятий называли камердинером. А ты, Вим, как самый сильный и быстрый, — я сразу заметила за толстячком выдающуюся ловкость, — будешь пажом. Особым доверенным лицом по всевозможным личным поручениям. Моими глазами и ушами при дворе. Что скажете? Согласны?
— Да! Согласны! — практически хором выдали кобольды, с такой пылкой преданностью заглядывая в глаза, что мне даже сделалось немного не по себе.
— Вот и договорились. — Я подошла к письменному столу и, приставив к его боковой части второе кресло, приглашающе повела над ним рукой. — Тогда, уважаемый наставник, предлагаю первый урок начать прямо сейчас.
Дан выпятил грудь колесом, приосанился и неспешно, точно знатный вельможа, прошествовал к предложенному месту.
— Тогда я принесу свежие полотенца и что-нибудь перекусить, — тут же придумал себе занятие Биль.
— А я пойду разузнаю последние новости и тут же вернусь, — не отстал от друга Вим и, не мешкая, исчез.
Биль предпочел удалиться по своим делам более традиционным способом — через дверь. Мы же с Даном, обложившись писчими принадлежностями, с рвением принялись грызть гранит фейской науки.
Исторически в мире Высоких Холмов существовало два алфавита. Тот, на котором строился единый для всех территорий Инмира повседневный язык и обычная письменность назывался орт. Орт являлся упрощенной и урезанной версией гораздо более древнего магического алфавита — Ортанга, на котором были написаны все гримуары и книги заклинаний. На ортанге творились самые могущественные Чары, скреплялись клятвы, рождались великие пророчества.
Орт я освоила на удивление легко. Помогла обретенная при переходе способность свободно изъясняться на родном языке сидов. А вот с письмом не обошлось без трудностей. Большинство букв фейского алфавита отличалось причудливостью форм, при этом начертать их полагалось слитно, не отрывая кончика магического стилоса от бумаги. Также большое значение отводилось углу наклона букв. «Завали» какую-нибудь коварную закорючку чуть сильнее вправо или влево и смысл слова может измениться на самый неожиданный.
Справиться с этой адской йогой для пальцев было очень непросто, но я не сдавалась. В конце концов, всё упиралось в практику и изрядную долю упрямства. И если первое — дело наживное, то второго у меня, в силу характера, было и так в избытке.
Учителем кобольд оказался хорошим. Он очень старался оправдать возложенное на него доверие, отчего проявлял чудеса терпения и был щедр на похвалы. При таком отношении наше образовательное мероприятие оказалось просто обречено на успех. В результате, уже к концу первого дня я весьма сносно читала и даже могла написать небольшую записку. Жаль только, что в основном выглядело это как жуткие каракули, за право читать которые вся троица кобольдов устраивала мелкие потасовки, а потом дружно хохотала, картинно падая на пол и дрыгая в изнеможении ногами. Настолько нелепыми казались им глупости, которые у меня получались из-за несовершенства в каллиграфии. Впрочем, отсмеявшись, маленькие фейри тут же принимались дружно меня утешать, уверяя что при большом желании смысл таких посланий всё же вполне можно угадать.
Я же на них не обижалась, а напротив, радовалась возможности отвлечься. К тому же, несмотря на все огрехи в новоприобретенных умениях, следовало признать — достижения мои были очевидны. А уж возможность подарить этим простым, неизбалованным вниманием и добротой созданиям немного безопасности, улыбок и принятия, воспринималась как нечто очень правильное и важное.
***
Наступившая ночь стала первой, которую я провела в одиночестве. В угнетающей тишине, подкравшейся с наступлением темноты к пологу кровати, мне всё чудились смертоносные тени-шпионы жестокой королевы Фреймстета, бесшумно скользящие во мраке, рыщущие в поисках чужых тайн и крови.
Вытащив из под подушки медальон Эфаира, с которым не расставалась уже давно, я надела его на себя и, прижав рукой к груди, унеслась в воспоминания. Мне всё хотелось понять, как так вышло, что завязавший наши судьбы в тугой общий узел злой рок, вдруг принес каждому из нас не только боль и потери, но и чувство глубокой согревающей связи. Губительная для хрупкого человеческого разума страсть Аспидов должна была отставить от меня лишь оболочку, а вместо этого пробудила, наполнила силой и новым смыслом. В чем кроется последний, честно говоря, я едва ли до конца понимала, но с некоторых пор твердо знала каждым своим атомом, каждым ударом сердца и движением мысли, что оказалась здесь не напрасно.
