Где я, черт побери?
— Дэниэл?
— Мы в бункере, Адам. Ты вырубился. Савл ушел.
И тут я вспоминаю все. Савл и пистолет. Я и нож. И как я все испортил.
— Как давно он ушел?
— Минут пять назад.
— Блин!
— Я почти развязал этот ремень. Сейчас, сейчас.
Руки у меня занемели, но внезапно я чувствую натяжение, и вместе с ним к ладоням приливает кровь. Еще мгновение — и Дэниэл освободился. Он садится и достает из моего кармана фонарик. Рука у него — сплошное кровавое месиво.
— А я уж подумал, он тебя убил.
— И я подумал. Этот ублюдок уже дважды стрелял в меня. — Он смеется слабым голосом. — Надо остановить кровотечение. Это может занять некоторое время.
— Мне нужно идти. Дэниэл.
С трудом сажусь.
— Да, я знаю. Я пойду следом. Сейчас только разберусь вот с этим.
— Ты точно справишься?
— Да, да. Беги уже. Он ушел всего пять минут назад. Ты догонишь его.
Раздается очередной взрыв, от которого у меня аж звенит в спине. Куча камешков и пыли обваливается с потолка буквально в метре от нас.
— Дэниэл, если они тут все взрывают, лучше убираться отсюда, пока не поздно.
— Нет, — говорит он. — Думаю, бомб больше не будет. Это или очень хорошая новость, или очень плохая. Может быть, я схожу назад и посмотрю.
— Лучше выбирайся отсюда, братан.
— Другим тоже может понадобиться помощь. Но тебе надо идти за Сарой. Давай, Адам. Иди. Ориентируйся на белые знаки. На одном отрезке пути тебе придется пробираться ползком, но ты не бойся. Не сворачивай. Я скоро тоже пойду.
— Хорошо, — говорю, — тогда я пошел. Спасибо, Дэниэл. Увидимся позже.
Дэниэл напоминает:
— Ты забрал свой нож? Проверь карманы Адриана, Адам.
Я разворачиваюсь и обыскиваю Адриана. Он без сознания, но все еще дышит. Я помню его число — он будет жить. Хотя и не заслуживает. В карманах его куртки я нахожу телефон, еще один фонарик и ключи. Забираю фонарик и бросаю ключи Дэну.
— Держи, может, пригодятся.
Наконец отправляюсь в путь. Быстро иду мимо коробок и ящиков, бутылок и ведер. Сколько всего — еды, лекарств, одежды. Это богатство пролежало тут целых два года, пока снаружи люди голодали, мучились и замерзали.
Не буду думать об этом сейчас. В голове сидит одна мысль — Сара и Мия шли здесь, видели это, были здесь несколько минут назад. Я должен добраться до них, догнать, но прежде нужно разобраться еще кое с кем. С Савлом.
Я хочу, чтобы она воспринимала это как игру, но у меня ничего не получается. Я сама боюсь. Она кивает и хмурит бровки. Так и есть — дочь уловила мое беспокойство. Она чувствует мой испуг, он переливается из моей потной ладони в ее. Я крепче сжимаю ее ручку.
— Бегом, бегом! — говорю, и мы несемся со всех ног, вниз по большой широкой дороге и дальше в город.
Тут и там валяются груды щебня, сломанные уличные фонари, похожие на поваленные металлические стволы деревьев. Но даже сейчас видно, что раньше здесь было красиво. Отчасти это место еще не утратило своего прежнего облика. По пути нам встречаются уцелевшие здания, напоминающие здоровые зубы во рту, где остальные зубы сгнили и раскрошились. Все еще держась за руки, мы бежим мимо большой церкви с высоким сводчатым входом. Площадь перед нею заставлена палатками и лачугами. Обычный лагерь беженцев, какие во множестве возникли в каждом городе после Хаоса. Сначала все думали, что это ненадолго, что все вот-вот образуется и жизнь понемногу вернется в прежнее русло. Прошло два года, но большинство людей по-прежнему живут в палатках.
Может быть, нам стоит остановиться? Спрячемся здесь, затеряемся в толпе. Но когда мы пробираемся через лагерь, зловоние убеждает меня, что лучше здесь не задерживаться. Пахнет, как на скотном дворе. Смотрю вниз — куча картонных коробок, пленка, скомканные обрывки газет. Размокшее месиво бытовых отходов. Мы шагаем по нему. Ошметки прилипают к подошвам. Прикрываю нос и рот воротником пальто.
— Мия, — кричу, — закрой лицо краем одеяла! Быстро!
Она не возражает. Ей тоже противна эта вонь. Глазки ее покраснели и слезятся.
Мы почти минуем лагерь, когда я вдруг чувствую колющую боль. Останавливаюсь, жадно хватаю ртом воздух, а боль все нарастает. Стою и пытаюсь наклониться вперед, но Мия тянет меня за руку.
— Мама, бегом, — говорит она.
— Да, минутку, — шепчу я, не в силах даже нормально говорить.
Боль такая, что я почти не могу дышать.
— Ма-а-ма, — хнычет Мия.
Она переступает с ноги на ногу. Я знаю, что ей здесь не нравится — как и мне, — но прямо сейчас я не могу двинуться с места.
— Да, сейчас, радость моя. Просто подожди капельку, ладно?
Пробую дышать медленно и ровно. Боль слабеет, мышцы живота расслабляются. Плетусь вслед за Мией мимо последних лачуг, мимо церкви и по улицам. Ее нога запутывается в крае одеяла.
Она спотыкается, и одеяло выпадает из ее руки на каменные плиты.
— Мама! — вопит она.
Ее драгоценное одеяло лежит в луже и намокает. Синие полоски темнеют на глазах.
— О, Мия, ради всего святого!
Она смотрит на одеяло, снова переминаясь с ноги на ногу.
— Что теперь плакать. Придется оставить его здесь.
— Нет, мама. Нет, нет! — Мия гневно топает ножкой.
— Мия, пошли. У нас нет времени…
Я пытаюсь оттащить ее в сторону, но она уперлась пятками, так что я буквально волоку ее по земле.
— Мия! А ну прекрати!
— Мама! Не надо!
Она высвобождает руку и отбегает от меня.
— Мия, стой!
Она не оборачивается. Несется во весь опор прочь от церкви, прочь от меня. Я тоже пытаюсь бежать, но меня хватает только на несколько шагов, а затем я чувствую новый приступ боли.
— Мия!
Даже ее спина, кажется, кричит мне о своем непослушании. Она убегает еще дальше. Под ногами скользкий булыжный тротуар. Туман приглушает топот наших ног. Вслушавшись, я вдруг понимаю, что вокруг практически ничего не слышно. Этот город похож на призрак. Кажется, из него высосали всю жизнь. Внезапно я ощущаю покалывание в затылке. Похоже, меня преследуют. Оборачиваюсь на ходу. Никого и ничего, лишь несколько сотен метров пустынной улицы. Затем и они растворяются в тумане.
