Он кивает, а в дверь продолжают звонить. Кто-то очень настойчивый решил испортить нам момент, когда хочется побыть вдвоём. Надо побыть вдвоём.
Мы ждём, когда гостю надоест настаивать, но ему не надоедает.
— Слушай, а может, это Наташка? — шепчу с ужасом.
Дядя натягивает спортивки и идёт смотреть в глазок. Мотает головой из прихожей, и я понимаю — нет, не Наташка.
Кто?
— Иди в ванную, — тихо рычит дядя. — Приведи себя в порядок и оденься.
Цепляю с дивана свой новенький махровый халат и хромаю в ванную. Кто бы там ни был за дверью, я не против, чтобы дядя его прикончил. Слова против не скажу. Даже труп закопать помогу в ближайшем лесочке.
Глава 26
Гелик заходит в ванную, включает воду, а я распахиваю дверь и без базара хватаю Жеку за грудки:
— Ты, сука, ох*рел?!
Подъезд отзывается гулким эхом, а Евгений таращит глаза и молчит. У меня на роже написано, что повторять вопрос я не собираюсь — прибью гостя дорогого, и дело с концом.
— Поговорить… надо, — отрывисто заявляет Жека и поднимает руку.
В ней он сжимает бутылку ноль семьдесят пять — портвейн. Я так понимаю, это для поддержания разговора. Конкретно подготовился Евгений.
— Говори, — разрешаю, отпихнув соседа от себя.
— Не здесь, — он мнётся. — Если хочешь, ко мне спустимся.
В х*р мне не брякало спускаться…
— Заходи, — приглашаю оборотня в хату.
Пусть посмотрит, что мы с Ангелинкой вместе живём, не тужим. Может, тогда дойдёт до этого тупорогого носорога, что ему ничего не обломится.
— О чём предупреждал тебя, помнишь? — киваю на дверь ванной комнаты, намекая на Гелика.
— Помню, — волк скидывает с ног тапки. — Лишних телодвижений не будет. Куда проходить?
— В кухню.
Проходим. Я ставлю на стол один стакан, открываю портвейн, наливаю и протягиваю Евгению.
— А ты? — он смотрит на меня с какой-то извращённой надеждой.
— Я завязал, — сажусь напротив него. — Пей, говори и вали.
— Тяжело одиночкой жить, — внезапно выдаёт Жека.
Вот тебе раз! Это он во мне психотерапевта увидел, что ли? Сморю на волчару и думаю, что у меня снова галлюцинации.
— Ты серьёзно? — спрашиваю, а брови вверх ползут.
— Выслушай, пожалуйста, — просит Жека.
Гость за столом, портвейн налит…
— Валяй, — мне уже даже интересно.
— Я родился в стае, но моя мать умудрилась испортить отношения с отцом и с остальными оборотнями. В итоге её выставили вон. Мне тогда года четыре было. Отец отказался воспитывать меня, а наш альфа — мою мать принимать отказался. Так мы с ней оказались в Падалках. Годы шли, я взрослел — тоска по родным местам и стае крепла…
Гелик выходит из душа, и Женька затыкается. Не для её ушек его рассказ.
Ангелочек минуту-другую возится в зале, а потом заходит в кухню. Она упакована в белоснежный махровый халат, волосы влажные после душа, а припухшие губки напоминают мне о том, что случилось десять минут назад. Перевожу взгляд на Жеку — он на Гелю не смотрит. Сверлит взглядом портвейн в стакане и молчит.
— Ты что здесь делаешь? — недовольно спрашивает ангелочек нашего соседа.
— С Рамилем поговорить пришёл, — тарахтит стыдливо Жека, глаз не поднимает. — Я не ссыкло, Гель, — добавляет зачем-то. — Я умею признавать ошибки.
— Ну-ну, — она хмыкает и косится на бутылку портвейна, на меня. — Хоть бы закуску на стол накидали.
Глазом моргнуть не успеваю, а она у раковины намывает фрукты, которые я принёс с работы. Пять минут — и у нас накрыта поляна. Ангелинка ставит на стол второй стакан для меня.
— На хрена? — смотрю на неё с упрёком.
Я завязать решил, а мой ангел меня спаивает. Не по канону это.
— Дядь, — Гелик вздыхает тяжело, — дай Женьке шанс, пожалуйста. Не хочу, чтобы вы ссорились. Я его с детства знаю, а тебя… — щёчки моей пары краснеют, — тебя я очень люблю.
Жеку её слова хлещут по морде, а мне дарят крылья. После такого заявления я готов почти на всё, но не в присутствии кнопки, конечно. Наливаю себе портвейна, киваю паре, чтобы шла в комнату, и, прикрыв дверь кухни, смотрю на Жеку — продолжай.
— Я к Ангелинке давно неровно дышу, — признаётся тихо.
— Кто тебе мешал за ней приударить? — хмыкаю. — Я тут недавно появился.
— Правда мешала, — тяжело вздыхает Евгений. — Не знал, как сказать Геле — кто я. Боялся, что не примет меня волком, испугается.
Тут да… не поспоришь. Я и сам боюсь признаться ангелочку. Мне кажется, ей зависимость мою проще пережить, чем волчью натуру.
— Допустим, — резко выдыхаю и пью залпом портвейн из стакана. Дрянь, сука, дешёвая. — Бл*… — занюхиваю предплечьем, тянусь к закуске. — Боялся, не знал — верю, а сейчас какого хрена полез? Одиночество за яйца взяло, смелый стал?
— Ты прав, — Евгений улыбается, но ему не весело. — Одиночество. Я женился, чтобы забыть Ангелинку. Жене признался в том, что я оборотень, без страха. Мне пох*ру было как примет. А она не струсила. Я думал, жизнь наладится, но не наладилась. Я вроде и не один, но одинокий. Знаешь, как это? — пьёт портвейн, закусывает. — Не знаешь. Ты ведь альфа стаи.
— Знаю, — неожиданно для себя откровенничаю с Жекой.
— Я к отцу ездил. На коленях перед ним стоял, просил поговорить с вожаком, чтобы мне разрешили вернуться. Батя отказал. Он даже не захотел пробовать.
— Его право, — пожимаю плечами. — Судить не возьмусь.
— И не надо, — соглашается Женька. — Я чужой ему. Уже чужой… Баба меня бросила, отец отвернулся. Я понял, что жил неправильно. Тянулся не к тем, не за тем гнался. Хотел с Гелей попытаться, а тут ты нарисовался.
— Не испугался матёрого альфу, — наливаю нам портвейна. — Хочешь, чтобы я оценил и подвинулся?
— Геля — твоя истинная. Подвинусь я.
Ой, ты! Очень хочется заржать, но я держусь. Делать это несложно — портвейн помогает. От его вкуса не смеяться — рыдать впору.
Дальше выпиваем молча. Не чокаясь. Жека признаёт своё поражение, я его принимаю. В друзья семьи он явно не метит. Просто хочет, чтобы я ему жизнь не загубил.
Не загублю. Я честность и смелость уважаю.
Бутылка распита наполовину, мы с Евгением уже хорошие. Начинается беседа, далёкая от цели его визита. Сосед оказывается весьма приятным собутыльником. Не напрягает.
— Слух прошёл, что Натаха у Шакура, — неожиданно для меня выдаёт волк. — Твоя работа?
Кухонное пространство сжимается вместе с моим прищуром. Жека смотрит на меня хмельными глазами и бледнеет. Понимает, что болтнул не то, но отыграть назад уже нельзя.
— Кто тебе это сказал? — рычу тихо.
— Э-э… Знакомый мой на деляну Шакура хавку и сигареты возит. Видел там Нату, — едва слышно признаётся оборотень.
— Показалось твоему знакомому, — с грохотом опускаю стакан на стол. — Что Наталье у Шакура делать?
— Я… Я не знаю, — Жека мотает головой.
— Не знаешь — не пи*ди.
— Понял.
* * *
Сижу в комнате, учу типа. На самом деле прислушиваюсь к разговору в кухне. Ни фига не слышно. Тихо говорят, почти шепчутся. И это бесит! Я ведь знаю, что меня обсуждают.
Стягиваю махровый халат, переодеваюсь в пижаму. Спать буду. Сон — лучшее лекарство от любопытства. Может, правильно — не стоит мне знать. Нервы целее будут.
В кухне что-то громыхает, и я подрываюсь на диване.
Господи, боже ты мой!
Перед глазами встаёт картинка — дядя прикладывает Жеку лицом об стол. Встаю и хромаю к ним. Только смертоубийства нам не хватало!
Захожу, а мужики сидят за столом, пьют. Оба уже нетрезвые. Скрестив руки на груди, смотрю на Рамиля, гну бровь.
— Ты сама хотела, чтобы мы выпили, — дядя моментально ориентируется в ситуации и разворачивает её лицом к себе.
— А… — я давлюсь правдой. — Но…
Что — но, Геля? Выпили, но остались трезвыми? Бред же.
— Я уже ухожу, — Женька встаёт из-за стола. — Мы поговорили, всё решили.
— Что решили? — смотрю на Рамиля, на Жеку.
