что мне приходится выдумывать на ходу. — Мое проклятье сильнее, вот и все. Ты убедилась, как я управляюсь с пламенем.
— Но это был Святой Огонь, — с сомнением напомнила Марго. Она напряглась, но и я видела, насколько моя версия криво пошита. Прости, дорогая, ничего умнее мне в голову в пришло.
— Или просто огонь, — кивнула я, опуская детали. — На этой развалине был самый обычный огонь. Как в этой свече. — Вранье. Святой Огонь, потому что гнев Филата был непритворен, потому что он ударил Марго за кощунство, обмануть бывшего монаха ни один капитан бы не смог. — Итак? Моя смерть против твоей смерти?
Марго наконец села, а я, возможно, впервые смогла ее как следует — как вышло в полутьме — рассмотреть. Красивая, вероятно, красивее самой Аглаи, а как, кстати, выгляжу я? Молодая, но постарше Теодоры, первые морщинки уже пробиваются. Жизнь у нее была нелегка или генетика, которую никто никогда ни в одном из миров не отменял? И волосы, отметила я удовлетворенно, у Аглаи волосы намного лучше, потому что у Вселенной дурацкое, как выяснилось, чувство юмора, и здорово, что Юлия Гуревич была парикмахером, а не системным администратором или проктологом, хотя для того, чтобы раскопать эту задницу, проктолог — самое то…
— Когда арестовали полковника Дитриха, — Марго смотрела в сторону — преувеличенно, — последнего из всех, это стало ясно всем. Мне сказал Станислав, его нет в живых, твое слово против моего. Но это неважно.
Да из тебя все придется тянуть клещами, вздохнула я. Ничего, у меня времени очень много, вся ночь и еще бог знает сколько. Итак, здесь все, если верить Марго, желают не ее, а моей смерти. И даже не каждый второй, вот такая несправедливая арифметика.
— Что именно он тебе сказал?
— Что об участии полковника никто из арестованных на допросе не говорил. Все знали, что он не связан с покушением на императора напрямую, его не привечали при дворе после того, как он на тебе женился, — и тут она соизволила повернуть голову в мою сторону, — это фрейлина Дивеева постаралась.
— Да черт с ней, — буркнула я и мысленно отвесила себе такую затрещину, что, будь она настоящей, я слетела бы с кровати в дальний угол. — Плевать, — перевела я. — Значит, никто из заговорщиков не упоминал имя моего мужа. Потом его арестовали, и кто-то решил, что это я проговорилась.
Марго продолжала смотреть на меня, и я догадалась, что она хочет встать с кровати, но боится попросить отойти. Хорошо, я поднялась, пересела к себе, презрев все условности, забралась на кровать с ногами, поджала их под себя — Марго промолчит? Да! — стала ждать, что она собирается делать. Марго села, помолчала, взяла еду. Проголодалась, бедная кошечка, хмыкнула я, или очень быстро придумывает, что ляпнуть, пока ест.
— Кто-то, — поторопила я ее, — решил, что я хочу избавиться от мужа. А заодно от имени, денег, теплого дома, положения в обществе. — Марго перестала жевать, криво усмехнулась. Нет? Я не там копаю? — Понимаю, звучит нелепо. Но у тебя есть ответ, надеюсь, правильный.
— Ты считала, сундучок достанется тебе? — перебила меня Марго, и я моментально натянула на лицо полнейшую бесстрастность. Конечно, деньги. Без денег перевороты не вершатся. Даже не начинаются. — Останешься свободной и богатой. И независимой от отца. Не вышло, клятая?
А возможно. Вот это очень возможно, и мотив, который озвучила мне Марго, прост, понятен и очевиден. Большие деньги, с учетом времени они — не карточка, не счет, не вклад, а примерно пара килограммов металла. Что бы там Марго ни несла: если все тщательно скрывали от властей участие в заговоре моего мужа, стало быть, он должен был повлиять на судей взяткой. Может, и повлиял, но кому и когда мешало взять деньги и поступить по-своему. А может, и не повлиял.
А Аглая? Если деньги хранились в доме полковника, она знала про них. Или нет? И интересно, сколько там было денег — однозначно немало, — где они, кто ими сейчас владеет. Забавно будет, если у меня еще появится шанс до них добраться, очень забавно.
— А ты? — прищурилась я, ни опровергнув ее слова, ни согласившись. Она вольна думать что пожелает, или что пожелаю я, к примеру: такая версия меня на данный момент устроила. — При чем здесь ты? Твоя смерть кого порадует? Ты никто. Ты даже попасть сюда была не должна, ты невеста.
Марго оставила еду, выпрямилась, гордо вздернула голову. Ого! Прикрытые глаза, лилейная шейка, высокомерно поджатые губы. Так в плохих фильмах королевы выражали презрение к черни, а еще с такими лицами приходили ко мне в салон нуворишки с неустойчивым финансовым положением. Времена меняются, люди нет, так Марго даже не аристократка, в лучшем случае — дворянка из тех, кого и на порог не пустят: нищебродка с самомнением сэлф-мэйда и титулом, полученным за личные заслуги.
— Есть честь, — прошипела она сквозь зубы, — и любовь. Тебе неведомо, клятая. Ты не сгорела, твое притворство разоблачили, ты на месте, которого ты достойна. Уже ради этого я готова была тысячу раз попасть на каторгу и миллион раз в руки к страже.
Облив меня, как она полагала, дерьмом, Марго легла и отвернулась, а я хмыкнула: какие твои годы, миллион не миллион, но с десяток раз еще будет. Врала она или привирала, мне было над чем подумать.
Увы, для того, чтобы разобраться во всем, мне все еще недоставало информации.
На следующий день я, позавтракав, отправилась в комнату Теодоры — шить. Теодора привычно стонала — похоже, у нее это стало как дышать, старуха убралась восвояси, я кое-как закончила раскраивать будущую рубаху для молодой матери и принялась за детский конверт.
Свои навыки я оценивала трезво: ничего сложного я не сошью, меня учили чему-то в школе, но с тех пор миновало столько лет, что я с трудом вспомнила, где уток, где основа. Скорее всего, ошибалась. Зато, и я сама не могла себе объяснить почему, я загодя надергала из своей постели шерсти и, отобрав у протестующей Теодоры настой, который ей притащили вместе с завтраком, налила его в таз и вымочила в нем шерсть. Если у меня после этой гадости драло во рту и во всем теле, и если это запланированный эффект, не окажет ли пойло
