быстрее молнии кинулся ко мне.
— Соня! — он схватил меня за руку.
— Миш, подожди, я сейчас! — бросила я и прикрыла за гостем дверь — не хватало еще, чтоб он слушал наши с Кирюхой домашние разборки. — Чего тебе?
— Зачем ты его притащила?
— Не твое дело!
Вырываясь, я дернулась, но Кирюха на удивление жестко сдавил мою руку выше локтя.
— Соня, не делай этого!
— Чего я, по-твоему, не должна делать? — Я оставила попытки высвободиться и прижалась к стене.
— Ты сама все прекрасно понимаешь!
— Чего ты ко мне привязался? Не лезь в чужую жизнь! Со своей сначала разберись! Мать пьет, ты ее хоть раз подшить пытался? С Юлькой тоже — переспал и слился! На нее смотреть больно! И вообще, отстань от меня!
Я снова дернулась, но Кирюха быстро прижал обе руки к стене, отрезав мне путь.
— Сонька, — лихорадочно зашептал он, — прошу тебя. Он же… тварь! Он использует тебя!
— Ага-а-а, — ехидно протянула я, — так тебе не нравится мой выбор?
— Да! — Он как будто обрадовался. — Не нравится, Сонька! Совсем не нравится!
— Ну так не тебе за меня решать! — Я с силой оттолкнула его. — Ты мне никто! И не лезь со своими советами!
— Ах так?! Я тебе никто?! — Кирюха отшатнулся, и карие глаза превратились в две узкие щелки. — И ничего нас не связывает, да?
— Кое-что связывает! — язвительно прошипела я. — Одинаковый адрес и маленькая тайна! Продай уже эти проклятые монеты, и я наконец-то смогу жить своей жизнью, в которую никто не лезет!
Влетев в свою комнату, я со злостью хлопнула дверью.
— Вот как ты живешь? — усмехнулся Миша и поднялся с дивана.
— Вот так! — Я сдула упавшую на глаза прядь, меня все еще лихорадило. — Что скажешь?
— Миленько. А родители где?
— Мама. — Я перевела дух. — У меня только мама. Хочешь познакомиться?
— Я полагаю, придется?
— Не придется. Она в отъезде.
Горело только бра на стене, и уютный полумрак скрывал убогие нюансы обстановки. Миша подошел ко мне. Я закрыла глаза, втянула горький аромат лимона, и мое сердце громко забилось. Но хлопок входной двери оказался гораздо громче. Я вздрогнула — Кирюха долбанул ею так, что с потолка посыпалась штукатурка.
Моим первым порывом было кинуться следом, запретить уходить из дома в ночь, в мороз, но я подавила это желание, напомнив себе его же слова, что каждый вправе сам решать свою судьбу. И она у нас с ним разная!
Миша внимательно наблюдал за мной, и в неярком свете ночника взгляд его казался таким притягательным! Отбросив все сомнения, я первая подалась ему навстречу. Он обнял меня.
Его поцелуи были настойчивы, и я отвечала на них с той же охотой. Но когда он задел губами холодный металл сережки, я оцепенела. Но не так, как на снегу, когда мне показалось, что я мертва. Сейчас я чувствовала себя пластилиновой куклой в его руках.
И вдруг я увидела нас обоих со стороны. Будто я стою в комнате и наблюдаю за страстно целующейся на диване парочкой. Молодой человек, не прерывая поцелуя, стянул через голову толстовку, девушка нежно обвила руками его спину.
Я не сопротивлялась его желаниям, наоборот — готова была делать все, что он захочет. Его рука нашла пуговицу на моих джинсах, и вот мы уже оба избавились от одежды.
Я видела, как девушка подавила вскрик и закусила губу.
Это не было так приятно, как описано в книжках и показано в кино. Но это дарило чувство слияния, полного обладания тем, кого я полюбила. Мне хотелось, чтобы так было вечно.
Но странное, жуткое ощущение раздвоенности оттого, что я чувствовала его горячие губы, тяжесть его тела и одновременно видела происходящее извне, не проходило и заставляло желать, чтобы все это поскорее прекратилось.
Когда все закончилось, Миша быстро оделся. Я накинула халат и, сидя на диване, смотрела, как он застегивает ремень и озирается в поисках куртки.
— Ты что, уходишь?
Он оглянулся на меня:
— Я не обещал остаться!
Жестокие слова сопровождал прямой взгляд — будто не он, Миша, только что был со мной так близок, стал моим первым мужчиной, а теперь бросает среди ночи!
— Останься! — пролепетала я. — Мама только завтра вернется. Или послезавтра.
— Не могу. — Он озабоченно поддернул рукав и бросил взгляд на часы. — Час ночи. Сама понимаешь.
— Но там же Рафик!
— Сомневаюсь, — Миша покачал головой, — он уже где-нибудь в своем подвале морду плющит.
— Не уходи, — обреченно попросила я.
Миша раздраженно бросил куртку на пол и присел на диван рядом со мной.
— Не заставляй меня чувствовать себя козлом, Соник! Ты же не такая, да?
Он обнял меня за плечи. Его глаза цвета асфальта с застывшими ледяными лужицами гипнотизировали меня. И я поняла, что давно уже поскользнулась на этом льду, упала и разбилась в кровь. Я отвернулась, пытаясь скрыть выступившие слезы, но он настойчиво поддел указательным пальцем мой подбородок и повернул к себе.
— Все хорошо, Соник?
Давясь слезами, я кивнула. Он коротко чмокнул меня в губы и ушел. А я скользнула к подоконнику, отдернула занавеску и прижалась пылающим лбом к холодному стеклу. Оно было покрыто изморозью, но от тепла оттаял небольшой просвет. Я привстала на цыпочки и, сморгнув слезы, заглянула вниз.
Фигура в синем пуховике пересекла двор и исчезла. Меня охватила тоска, и, глядя на заметенный снегом двор, мне вдруг захотелось забраться на подоконник и открыть раму. В своем воображении я видела, как она распахивается, как кусочки засохшей краски сыплются из-под пальцев. Вдруг нестерпимо захотелось вдохнуть острого морозного воздуха, почувствовать пронзительный ветер и ощутить стремительное чувство полета.
Не осознавая, чем это грозит, я залезла на подоконник и начала дергать оконную ручку. Спас меня кусочек засохшей краски, который вонзился под ноготь. Боль отрезвила, и, недоумевая, какая сила заставила меня сюда вскарабкаться, я спустилась на пол.
Ветер, по своему обыкновению, завывал в печной трубе и хлопал железными листами крыши. Все эти звуки складывались в знакомую мелодию одиночества. Вдруг громкий стук за спиной заставил меня оглянуться. Я настороженно замерла. Стук раздался снова. И доносился он из-за печной дверцы! Глухой, размеренный, словно кто-то требовал открыть. Портрет! Это она! Черная девушка!
Я бросилась вон из комнаты. Проскочила коридор, шлепнула по выключателю, и кухня озарилась светом. Я забилась в угол дивана. Он безмолвно принял меня в свои плюшевые объятия, и только завывание ветра на чердаке нарушало ночную тишину.
Так бы я и просидела всю ночь, обхватив колени руками и напряженно таращась в темноту за дверью, если бы в кармане
