Желание его было исполнено, и в их распоряжение была предоставлена гостиная капеллана в Кон-Пите; нескольких ласковых слов д-ра Кена было достаточно, чтобы она открыла ему все свое сердце. Нет надобности передавать его ответы на возникавшие пред нею вопросы в связи с догматическим учением; честолюбие, как выяснилось потом, было ее главным искушением, а не религия. Она преувеличивала, сама не сознавая этого, те затруднения, которые казались ей непреодолимыми, в связи с вопросами, поставленными патером Кремпом, и прикрывала этим скрытое в глубине души желание выйти из своего подчиненного положения.
Все это сразу заметил епископ; и хотя с большою нежностью и осторожностью, но твердо привел ее к сознанию, что главный источник искушения заключался в ее честолюбивой натуре.
– Это правда, – сказал он, – что труднее всего вынести испытание, происходящее от нашего собственного заблуждения; но вы раскаялись, дитя мое, и я надеюсь, что с Божиею помощью вы пройдете по тому тяжелому пути, усеянному трудностями и для нас всех, где мы должны одновременно соблюсти преданность Богу и верность королю. Прежде всего помните Бога, помазанник Его следует потом. Нет ли у вас еще чего сообщить мне? Я вижу беспокойство на вашем лице, и у меня достаточно времени.
Тут Анна рассказала ему все последние события в Порчестере и свое видение вчерашнего вечера. Его кротость и сочувствие открывали ему самые сокровенные тайны ее сердца, и, к ее удивлению, он не считал ее видения непременно обманом зрения. Ему было известно слишком много подобных примеров, чтобы окончательно отрицать возможность их существования.
То, что она видела, можно было объяснить на основании одного из предположений. Или это был призрак, созданный ее собственным воображением, или молодой человек вовсе не был убит, и она видела его самого.
Чарльз Арчфильд утверждал, что смерть была несомненна. О нем с тех пор ничего не было слышно, и если он остался жив, то невозможно было допустить его появление в саду около Вайт-Голя. Что же касается того, что она могла обознаться, то епископ сам настолько помнил эту оригинальную фигуру, чтобы согласиться с нею в маловероятности такого случая. Если же это был его дух, то зачем он посетил ее?
– Может быть, это было знамение, – проговорила с затруднением Анна, что она должна открыть все, чтобы прах его был предан христианскому погребению. Но что же ей делать, ведь она обещала молодому Арчфильду хранить его тайну? Правда, это было ради его жены, и она уже умерла; но следовало подумать о нем и о прочих членах семьи. Что ей было делать?
Епископ подумал немного, и потом сказал, что, по его мнению, она не должна говорить об этом без согласия самого Арчфильда, кроме того случая, если бы благодаря ее молчанию подвергался опасности другой человек.
Это, по мнению епископа, было более благоразумным путем, хотя и сопряженным с большими трудностями, но он утверждал, что Анна, сама по себе, не имела права объявлять ничего. Ей оставалось только ждать и нести одной свое бремя; но его удивительная доброта и сочувствие, с которым он говорил, настолько успокоили и подкрепили ее, что, когда он отпустил ее с своим благословением, она в первый раз почувствовала себя спокойною с того самого ужасного летнего утра; хотя она и ушла от него, полная смирения и раскаяния в своем увлечении земным величием и готовая примириться со своею теперешней судьбою, как вполне заслуженным наказанием, а также испытанием ее твердости.
Глава XVIII
ИЗМЕНА ДОЧЕРИ
– О, когда же, когда же я буду дома! – думала Анна, – мой дядя теперь в Винчестере. Я рада этому, я еще не в силах увидеть опять Порчестер. Этот образ будет преследовать опять меня там. Но как я исполню то, что, по-видимому, возложено на меня? Какая радость!.. избавиться, наконец, от этой томительной придворной жизни. Какое было безумие с моей стороны поступить сюда! Теперь, когда принц уехал, конечно, леди Стриклэнд скажет королеве, чтобы она отпустила меня.
В течение нескольких дней все были в тревоге; самые разноречивые известия следовали одно за другим; наконец, король, в сопровождении принца Датского, отправился к войску, собранному на Сольсбюрийском поле и в то же время принц Вельский, под охраною леди Повис, был отвезен к своему брату по отцу, герцогу Бервику, в Портсмут, откуда его предполагалось переправить во Францию; Анна отчасти жалела, что ее не взяли туда, так как находясь в Портсмуте, или проездом через Винчестер, она могла увидеться со своим дядей и получить увольнение, потому что ей совсем не хотелось ехать за границу. Но вышло иначе. Мисс Дюкор поехала с ними в восторге от своего возвращения во Францию, но другие три подняньки оставались.
Уже несколько раз были смятения на улицах, и они пережили большую тревогу. Лейб-гвардия во дворце не покидала своих постов; снаружи его обходили постоянные патрули; и 5-го ноября, когда знали, что принц Оранский близко, – он высадился в этот день в Торбе, – едва могли удержать толпу, пытавшуюся сжечь перед самым дворцом не только фигуру Гай-Фокса, но и самого папы, кардиналов и католических епископов в облачении, манекены которых провезли в торжественной процессии мимо окон дворца, вместе с фигурою несчастного сэра Эдмондбюри Годфре с собственною головою в руках, привязанного на лошади позади иезуита.
Джен Гемфрис ужасно перепугалась. Анна увидела ее спрятавшуюся за кроватью, закутанную в занавес.
– Зачем они здесь? – воскликнула она. – О, мисс Вудфорд, как мы их убедим, что мы добрые протестантки? Только она успокоилась и стало известно, что голландцы уже в Эксетере, как ее поверг в новый ужас один из лейб-гвардейцев своим предостережением, что в случае поражения королевских войск в Гоунало, паписты непременно выместят свою неудачу.
– Поздно будет звать из окна м-ра Шо, – говорила она, – когда французы и монахи уже схватят меня за горло. Да может быть он еще и не будет в карауле.
– Он только хотел напугать вас, – высказала свою догадку Анна.
– О, мисс Вудфорд, неужто вам не страшно? Вы храбры как лев.
– Да какая же им польза трогать нас?
Анна не была удивлена, когда в тот же вечер после отъезда принца ко дворцу подъехала в богатой наемной карете сама м-рис Гемфрис, почтенная старушка, в пуританском костюме, и от имени своего сына попросила, чтобы с ней отпустили внучку, так как ее обязанности закончились.
Джен была вне себя от восторга.
– Вот, вот – говорила бабушка, – посмотреть на тебя теперь, и как ты безумно хотела ехать во дворец, хоть я всегда была против этого.
– Я не подозревала, какая там будет скука, – сказала Джен.
– Ты увидела, что все это не лучше той шелухи, которую поедают свиньи? Ничего, тем лучше для спасения твоей души, дитя.
Никто не удерживал Джен, и в то время, как она поспешно собирала свои вещи, бабушка обратилась к Анне:
– Как я слышала, м-рис Вудфорд, вы были очень добры к моему глупому ребенку и поддерживали ее в верности религии и дому. И если вдруг вам понадобятся друзья в Лондоне, то мы с сыном будем рады служить вам. Мастер Джошуа Гемфрис, у «Золотого Ягненка» в Грес-Чорч-Стрит, не забудьте. Теперь такие времена, что всякое может случиться, и, может быть, вам пригодится дом, где вы сможете укрыться, пока не уедете к родным, если только раньше нас всех не перережут паписты.
Хотя Анна и не ожидала подобной катастрофы, но была очень довольна таким предложением и ей казалось, что, может быть, придется воспользоваться им, так как она еще не связалась ни с кем из старых друзей ее матери, а епископа Кена, как она слышала, уже не было в Лондоне.
Она с нетерпением ждала случая, чтобы узнать от леди Стриклэнд – могла ли она просить увольнения, с тем, чтобы потом написать дяде, с просьбою взять ее домой.
– Дитя мое, – сказала леди Стриклэнд, – мне кажется, что вы любите королеву.
– Да, я люблю ее, сударыня.
– Было бы хорошо, если бы при этих обстоятельствах не все протестанты покинули ее. Вы вполне благовоспитанная девушка и говорите на ее родном языке; все друзья покидают ее, и при ней едва осталось дам для самой скромной свиты; если вы преданны ей, останьтесь, я прошу вас об этом.
