Анна была не силах возражать на такую просьбу, и осталась в опустевших комнатах, пока ее не позвали и королеве. Мария Беатриче сидела на стуле около камина с бледным, безжизненным лицом; глаза ее были красны от слез, но она встретила девушку с очаровательною улыбкой и протянула ей руку, обращаясь к ней по-итальянски:
– Вы верны мне, синьорина Анна! Вы останетесь! Это мне приятно, но так как моего сына нет, то вы будете около меня. Я назначаю вас своей чтицей.
В то время как Анна опустилась на одно колено, со слезами на глазах, чтобы поцеловать ее руку, королева в каком-то порыве обняла и поцеловала ее. – О, вы любили его, и он вас также, мое маленькое сокровище!
Повышение наконец пришло, но – как странно. Она должна была тотчас вступить в свою новую обязанность и прочла несколько глав из итальянского перевода «Подражания Христу». Как чтица, Анна уже занимала высшее положение и в следующие затем дни, когда она не была занята с королевой, проводила время в обществе леди Огльторп и леди Стриклэнд. В отсутствие короля и принца, королева приглашала принцессу к своему собственному столу, во время которого вместе с ее фрейлинами присутствовали также леди Чорчиль и леди Фиц-Гардинг.
Леди Чорчиль, с ее живыми синими глазами, удивительными волосами и чудным цветом лица, была прекрасна, но не обнаруживала особенной любезности с дамами королевы, к которым она относилась свысока, нисколько не скрывая своего презрения. Но, к их немалому облегчению, она часто уезжала, пользуясь отпуском, чтобы навещать своих детей; да и вообще, она делала, что хотела, и говорила, что преданная м-рис Морлей иногда побаивалась своего дорогого друга м-рис Фримэн. [23]
Раз вечером, подымаясь по лестнице, принцесса Анна запуталась ногой в своей юбке из розовой тафты и чуть не упала, при этом сама сильно разорвала ее; причем по всему полу рассыпались жемчужины, из которых была составлена отделка.
– Вот горе какое! – воскликнула она, оправившись. – Совсем новое платье! Ну, как я покажусь на глаза Данверс! Она отличная камер-фрау, но с ней ничего не поделаешь, когда она увидит это платье… и ещё она так дорожила им! Я едва могу двигаться теперь.
– Мне кажется, с позволения ее величества и вашего высочества, что я могу починить его, – сказала Анна, подбирая с полу рассыпавшийся жемчуг.
– О, пожалуйста! И ни Данверс, ни Даусон ничего не узнают, – воскликнула принцесса в восторге. – Ты помнишь Даусон, маленькая Вуди, как мы тебя называли, и как нам доставалось от нее за выпачканные платья.
Они вошли в отдельную комнату, где, стоя на коленях, с иглою и шелком в руках, при свете восковых свечей, Анна искусно зашивала прорванное платье и так расположила собранный с полу жемчуг, что починенное место совсем не было заметно, принцесса была в восторге, и все время без умолку болтала с «маленькой Вудфорд», между тем как ее мачеха, несчастная королева, лежала, откинувшись в своем кресле и закрыв лицо веером, думала с горестью о своем маленьком сыне, может быть, теперь переезжавшем во Францию, и о муже, страдавшем ужасным носовым кровотечением и находившемся теперь в одиночестве, среди предателей и изменников.
– Ты помнишь старую Даусон и как она сердилась, когда меня брали ужинать к герцогине – моей матери, потому что та давала мне шоколад; она оговорила, что я от этого кричала по ночам и становилась слишком толстой. Да, это было вскоре после того, как нас возили к покойной тетке, герцогине Орлеанской. Я помню, она никогда не позволяла нам целовать себя, чтобы не испортить ее цвет лица, и мы с мадемуазель так ненавидели постные дни, я была так рада вернуться домой после этого, и моя сестра завидовала, что я говорю по-французски лучше ее.
Так продолжала болтать принцесса, почти не дожидаясь ответа, пока ее тезка не кончила своей работы, которой она осталась очень довольна и обещалась не позабыть ее. Анне казалось совершенно непонятным, как она могла говорить так, когда знала, что ее муж покинул ее отца в самую трудную минуту и положение вещей было самым критическим.
Королева не могла удержаться от вздоха облегчения, когда, наконец, ушла ее падчерица; она не могла заснуть и просила Анну почитать ей из Евангелия.
Следующий день был воскресенье, и Анна чувствовала, как будто изменяет своим, когда она отправилась в королевскую капеллу в Вайт-Голе, теперь почти покинутую всеми, кроме свиты принцессы и еще нескольких лиц, позволявших себе крайнее неприличие – кашлять и разговаривать в то время, как читалась особая, составленная архиепископом молитва о сохранении короля.
Еще до конца службы все встали, чтобы посмотреть на принцессу, выходившую из церкви, в своем блестящем робронте из зеленого атласа, с палевым шлейфом и с перьями на голове.
Проходя мимо Анны, она коснулась ее руки и прошептала:
– Иди за мною в мой кабинет, маленькая Вудфорд.
Ей ничего не оставалось, как повиноваться, потому что она могла быть нужна королеве как чтица только после обеда, и она пошла вслед за другими членами свиты, которые из чувства соперничества не особенно дружелюбно взглядывали на нее, хотя Анна предполагала, что ее звали только для передачи чего-нибудь королеве. Когда ее впустили в одну из внутренних комнат, принцесса уже заменила часть своего пышного костюма другим, более спокойным, и сидела в кресле. Она кивнула ей своей покрытой буклями головой и сказала:
– Ты умеешь хранить секрет, маленькая Вуди?
– Я умею, миледи, но я не люблю их, – сказала Анна, вспомнив о тяжком бремени, бывшем на ее душе.
– Ну этот ненадолго. Ты хорошая девушка и крестница моей покойной матери, и к тому же, неглупая и видная собой. Ты заслуживаешь лучшей карьеры, чем та, которая, предстоит тебе в этом папистском доме, где и религия твоя в опасности. Я решилась более не подвергать себя риску, оставаясь здесь в качестве заложницы его высочества. Приходи в мою комнату к тому времени, как будут ложиться спать. Проскользни как-нибудь в то время, когда я буду прощаться с королевой. Потом ты поедешь со мной… ну я не скажу куда; и я устрою твою судьбу, только смотри, никому ни слова.
– Но… ваше высочество, вы очень добры, но я приняла присягу принцу и королеве. Я не могу покинуть их без разрешения.
– Принц! Нечего сказать – хорош принц. Кирпичный принц [24], как говорит Чорчиль. Ну, девочка, подумай прежде, чем откажешься. Твоя религия также в опасности.
– Но, миледи, для моей религии не будет поддержкой, если я нарушу свою клятву.
– Вздор! Чего стоит присяга какому-то претенденту? Кроме того, подумай о своей судьбе. Поднянька у маленького визгуна… даже если бы он был тем, за что его выдают.
И не рассчитывай особенно на милости королевы, – даже если она и останется, около нее всегда будет толпа папистов и иностранцев, и она забудет о тебе.
– Я не рассчитываю… – начала было Анна, но принцесса не дала ей продолжать.
– Кроме того, гордые падут, и если ты будешь хорошей девушкой, не станешь болтать и будешь верно служить мне в эту трудную минуту, я сделаю тебя своей фрейлиной и выдам тебя замуж за лорда. Да и, кроме того, позабочусь о повышении твоего дяди, который в загоне у короля.
Анна подавила в себе желание возразить, что ее дядя совсем не желает достигнуть повышения таким путем, и только сказала: – Ваше высочество очень милостивы, но…
Тут принцесса прервала ее в сердцах:
– Хорошо, если ты предпочитаешь, чтобы тебя разорвала в клочки толпа или задушили паписты, если ты не пойдешь на мессу, то можешь оставаться здесь, если тебе нравится. Я думала, что делаю тебе добро в память о твоей доброй матери; но ты, по-видимому, считаешь себя умнее других. Если ты предпочитаешь связать свою судьбу с папистами, то я умываю руки.
Анна вышла с реверансами из комнаты, хотя и не особенно напуганная ужасами, предсказанными принцессой, но все же немало потрясенная ее словами. Ей представлялся другой шанс для повышения, уже без измены ее религии, хотя предложенный в такой форме, которая не соответствовала ее понятию о чести; в сущности, принцесса Анна не была такой пустой и бессердечной женщиной, какой она казалась в минуту возбуждения, вызванного уколами совести, ожиданием крупного переворота и опасениями за свою собственную судьбу. В тот же вечер, как сообщали, у нее был крупный разговор с королевой, и Анна застала свою повелительницу расстроенную и всю в слезах, хотя она и объясняла это своим беспокойством о здоровье короля. Опять Анна читала ей до поздней ночи. На следующее утро ее ожидало неожиданное потрясение.
