Юноша звал невесту, но Милорада уходила все дальше.
В ее груди горела ярость.
Вся ее жизнь, проведенная в Алой Топи, была такой из-за одной женщины. Той, что не считалась с жертвами, лишь бы сохранить собственную поганую шкуру. Милорада думала обо всех способах заставить ее страдать. Высечь чертополохом, связать и жечь железом? Сколько вариантов можно попробовать, зная, что женщина все равно не умрет.
Она зашла в свою светлицу, нашла один из зачарованных ларцов. Вывернула его содержимое на постель и, перехватив поудобнее, направилась в покои Даны.
Вошла без стука и замерла. На лавке сидели Доля и Недоля с обожженными лицами и красными от слез глазами.
— А вот и ты, — улыбнулась Дана. Она сидела за рукоделием, на руках у нее лежала рыжая кошка.
— Ты, — процедила Милорада.
Дана улыбнулась и махнула рукой. Дверь за девушкой захлопнулась. Дана аккуратно переложила кошку на лавку и поднялась. В ее руках что-то блеснуло, похожее на тонкую медную нитку.
— Тебе стоило бы придумать план, невестушка, — улыбнулась Дана и взмахнула рукой.
Отцов хутор лежал в полудне пути. По грязи и размытым дорогом получалось и того дольше, но волчьим лапам это не мешало. Влас даже порадовался, что в зверином обличье может с легкостью преодолевать большие расстояния, но тут же одернул себя. Нечему было радоваться, он — человек, а не нечисть. Вряд ли отец обрадуется, узнав последние новости о сыне. Влас тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли, но вопросы возвращались сами собой, как сорняки. Как отец поведет себя, когда узнает? На памяти Власа, он никогда не ругался и не кричал, все новости встречал спокойно, закуривал и говорил: «Давай-ка подумаем, что можно с этим сделать». И не важно, в чем была неурядица: в сломавшемся колесе телеги или съеденном козами урожае, Микула всегда находил решение. Может, и сейчас найдет?
Когда из-за деревьев показалась знакомая крыша с коньком, Влас перекинулся обратно в человеческое обличье, пригладил волосы и продолжил путь пешком. Чем ближе становился дом, тем сильнее наливались свинцом ноги. Влас нервно сжимал челюсть, прикидывая, с чего бы начать. Вскоре до него донесся знакомый голос: «А я тебе говорю, нельзя кусаться. Сначала ты ее куснешь, потом она тебя, а дальше что? Кусать друг друга будете, пока живого места не оставите?».
Возле плетени стоял Микула — возраст не отнял у него ни вершка роста или ширины в плечах. Все еще прямой и осанистый, даже не верилось, что этому человеку уже давно перевалило за пятьдесят. Он держал под уздцы двух тощих жеребят, оба стояли, потупив глаза, и, шевеля ушами, внимали нравоучениями. Влас невольно усмехнулся. Приятно было видеть, что жуткие месяцы потопа никак не изменили положение дел дома.
— Опять жеребят воспитываешь? — подал голос юноша, выходя к отцу. Микула тут же поднял взгляд и просиял, увидев сына. Выпустил поводья из рук.
— Ладно, бегите, но больше чтоб я такого не видал.
Жеребята с радостным ржанием унеслись прочь, в сторону ближайшей лужи. Микула же двинулся к Власу и крепко обнял сына.
— Рад видеть тебя, — Влас похлопал отца по плечу.
— А куда ж я денусь? — хохотнул Микула. — Как твоя служба князю?
Влас не успел ответить, отец сразу увидал, как опустились его плечи, а грудь сдавил тяжелый вздох.
— Давай-ка дома все расскажешь. С дороги устал, наверное, — он окинул сына пристальным взглядом. — А где твои вещи и лошадь?
— Я налегке, — буркнул Влас и отправился в дом.
В избе вещей было немного — не больше, чем необходимо. Стол, лавка, полка с горшками, кадка, в которой каждую неделю Глаша, помогавшая по хозяйству, месила тесто. Микула указал сыну на бочку с дождевой водой возле крыльца.
— На-ка, умойся. А утром я баньку натоплю. Тебя же надолго отпустил князь?
— Да, — пожал плечами Влас. — Ему сейчас своих дел хватает.
Ох, ну дурная ж все-таки идея, думал Влас. Отец же никогда от него тайн не держал. Может, он и сам не знал про эту волчью суть? Ведь знал бы — наверняка сказал. Сказал ведь?
Влас усиленно тер ладонями лицо, смывая дорожную грязь. Нашел сухую тряпицу и принялся растирать лоб, поросшие бородой щеки, шею, руки.
— Хватит время тянуть, дуй в дом, — донесся до него насмешливый голос отца. Влас тяжело вздохнул и поплелся в избу. На столе его уже ждал горшочек каши и ломоть хлеба.
— Глаша все приходит? — спросил Влас. Микула усмехнулся в усы.
— Какой там? Она ж на сносях, дальше печи сейчас не уйдет, — хмыкнул он. — Это я сам напек. Знаю, что не мужское дело, да вроде недурно получилось.
— Хозяйку тебе надо, — со знанием дела сказал Влас.
— Вот приведешь жену, будет в доме хозяйка. А мне-то куда? Старый уже, нечем жену радовать.
— Не говори так.
— Поживешь с мое — и не так заговоришь, — улыбался Микула. — Ну, ты же не о хозяйстве поговорить пришел. Что у тебя случилось?
Сколько по пути ни думал Влас о том, чтобы начать издалека, красиво завернуть не получилось. Вывалил все, как на духу, начиная с найденной в затопленной избе старухи. Рассказал и о превращении, и об Алой Топи, и о колдовстве, давшем ему волчье обличье. Иногда он запинался, проверяя реакцию отца, но тот лишь поторапливал, чтоб сын бойко рассказывал, что к чему. И лишь то и дело прицокивал языком и посматривал куда-то. Разок Влас и сам скосил глаза, чтоб понять, на что глядит отец — оказалось, на дверной проем, изрезанный странными символами. Влас, сколько ни напрягался, не мог припомнить, чтоб они были там раньше.
— Что это?
— От дурных сил, — проговорил отец, тяжело двигая челюстью. — Еще мать твоя вырезала. Пока она жива была, мертвецы к нам часто хаживали. Помнишь, как под окнами скреблись? Ты еще так их боялся.
На губах Микула расцвела умиленная улыбка. Влас нахмурился.
— Не помню.
— Конечно, Валка же надеялась, что тебя ее доля минует. Травами тебя поила.
— То есть она была…
— Волчицей, — кивнул Микула.
Повисла тишина. О матери они почти не говорили с тех самых пор, как она ушла в лес по ягоды и сгинула. Микула тогда до самой осени в лесу пропадал, искал ее, а потом просто вернулся домой и продолжил жить, как раньше.
— Почему ты не говорил⁈ — спросил Влас. В горле комом встали вопросы: «Так ты знал?» и «Будешь ли и дальше называть своим сыном?».
— Не хотел и тебя потерять, — спокойно ответил мужчина. — Ну, видно, правду говорят,
