преувеличила. Таня с волнением ждала её обратно минут пятнадцать, если не больше. На всякий случай достала ещё сыр, сушки, орехи и изюм. Даже сама бутерброд съела на нервной почве.
Наконец-то в отверстии, откуда появилась норушь, послышался какой-то шорох и совсем детские голоса.
– А у неё есть шушки? Такие круглые, да, как на картинке? Шууушечку бы! Мама говорила, што они вкушшшные! А баба Валя их ела? А папа их ел? А ты их ела? А брат их ел? А што у неё ишчо ешть? – приставал с вопросами какой-то тоненький голосок.
– Да погоди ты с сушками! – командовала уже знакомая Тане норушинка. – Ты сыр съела? А ты съел?
– Да-да-да-да! – два писклявых голосишки явно наводили на мысль, что уже знакомая Тане норушинка, видимо, подросточек – старшая сестра для двух малышей.
– А ишчо у неё што есть? Орешшки? Да? Ты говорила про орешки? Да шшто ты там всё грызёшь? Она говорила про орешки? – звенел любопытствующий голосишко. – А какая она? А ты видела у неё шшушки?
Внезапно на разошедшуюся малышню кто-то строго шикнул, и Таня насторожилась – голос новый, звучит невнятно.
– Тише вы! Я выйду первым! – уже более разборчиво раздалось у входа в норку.
– Нет, я, дай я пойду! Я её уже видела! – заспешил голосок первой норушинки, явно той, с которой Таня уже говорила.
– Да ты уже натворила дел! Сиди и молчи! – строго приказал голос. – Убери норушат! Нечего им тут делать!
– Они голодные, есть хотят!
– Нельзя брать что-то у незнакомых! – голос звучал как-то странновато – вроде и возмущённо, но бесконечно устало.
Таня подсобралась, сосредоточилась, быстренько спустила съестные припасы с рюкзака вниз – поближе к выходу из норы, и взволнованно застыла на своей подушке, ожидая выхода норуша.
То, что сердито-усталый – это норушь, она уже не сомневалась.
Из норы высунулся нос, повёл из стороны в сторону, потом Таня увидела два тёмных глаза, которые осмотрели её довольно-таки неприветливо, и наконец-то на поверхности показался весь норушь.
«Крупнее Шушаны, но очень, ОЧЕНЬ худой, да ещё, по-моему, и больной – пошатывает его прилично, и двигается скованно», – машинально отметила Таня.
– Кто ты такая? – хмуро спросил норушь. – И откуда узнала, что мы тут есть?
– Меня зовут Татьяна. Я врач, живу в Москве. Узнала о том, что тут живут норуши, по этому дереву, – Таня чуть повернулась к древесному стволу и погладила его, а потом неожиданно улыбнулась. – У меня дома такие же растут – сейчас ещё холодно, а на них уже дымка зелёная вовсю.
– Ты сказала, что знакома с такой, как мы? – продолжался строгий допрос.
– Да, её зовут Шушана.
Норушь прищурился и неохотно кивнул:
– Действительно, у нас есть такое имя. Но ты всё-таки врёшь!
– Почему это? – удивилась Таня.
– Не могла норушка остаться одна, не послушать главу рода!
– Ну, может, обычная и не могла, а моя Шушана – могла! – неожиданно запальчиво отозвалась Таня. – Она у меня редкая умница и очень смелая!
– Она у тебя? У тебя где? В клетке, что ли?
– Да какая же клетка может удержать хозяйку дома? – рассмеялась Таня. – Точнее, домов? У неё под началом три дома!
– Опять врёшь! – фыркнул норушь. – Такого не может быть!
– Почему не может? Ей хозяин двух домов, которые пристроены к нашему, принёс кирпичи из фундаментов, и она их приняла! Ой, ты что?
Норушь, как только услышал про кирпичи, вскинул голову, уставился на Таню, а потом резко осел на снег. Видимо, то, что сказала Таня про кирпичи, было какой-то исключительной их особенностью, никто посторонний про это знать не мог, и именно это и убедило окончательно серьёзного норуша в том, что Таня говорит правду.
Из норы тут же выскочила уже знакомая норушинка, за ней двое совсем маленьких детёнышей, и все засуетились вокруг старшего.
– Как хорошо… – с трудом выговорил он. – Теперь мне не так страшно. Ты, главное, забери их… забери отсюда. Если твоя норушь разрешит… У нас норушки забирают детей, которые ос… остаются одни.
– Так, я не поняла! – громче, чем следовало, сказала Таня, которая испугалась за состояние собеседника. – Ты болен?
– Он упал! Его сипуха поймала! Он ходил за едой к тому новому человеку, который живёт там, у леса! – запищала первая норушинка, явно имея в виду отстроившего дом соседа, о котором говорил Костя. – Сова его сцапала, брат вырвался, но упал. Он ударился, а потом очень долго полз домой, простыл!
– И что? Это что? Повод умирать и пугать детей? – возмутилась Таня. – А ну-ка, покажись!
Она очень осторожно подставила руку, и норушь с трудом перевалился на её ладонь.
– Тут больно? А тут? – Таня понимала, что, похоже, тут имеется диагноз «ушиб всей тушки», хорошо ещё, что упал он явно в снег, и это спасло её пациента от гибели, да ещё и простуда…
– И температура у тебя повышенная, но мы постараемся тебя вылечить, – Таня аккуратно прощупывала спину норуша, соображая, что могло быть повреждено здоровенными когтями сипухи и почему нет ран.
– Брат бился с совой как медведь! – подпрыгивала от возбуждения старшая норушинка. – Он сильно укусил её за лапу, и сова сразу разжала когти! Ты же сможешь его вылечить, сможешь?
– Я постараюсь! – пообещала Таня, остро жалея о том, что не может сходу телепортироваться в клинику. – Послушать бы тебя ещё…
– Послушать? – слегка удивился пострадавший.
– Нет ли хрипов в лёгких… – объяснила Таня.
– Как у бабы Вали? – пискнула норушинка. – Нет, я к нему ухо прикладывала. Всё думала, малинки бы – баба Валя малинкой лечилась и выздоровела. Но у нас теперь её нет, мама… мама умела сушить, а я – не умею.
Все трое так явно запечалились, что Таня поняла – тут случилось что-то сильно нехорошее.
– Так, малинку я, к сожалению, не захватила, зато у меня есть орехи, сушки и сыр. Вот, видите?
Ну, конечно, они видели. Более того, один из самых маленьких норушат изо всех сил тянулся за сушкой, но строгая старшая сестра крепко держала его за хвост.
– Тиш, можно? Можно они… мы поедим? – спросила старшая норушинка.
– Можно, – обессиленно согласился норушь, который неожиданно пригрелся на Таниной ладони.
Умная Татьяна быстренько размотала конец шарфа и прикрыла бедолагу, вручив ему кусочек сыра.
– Тебе надо поесть. Вообще-то, и попить тёплое хорошо бы…
– У нас печи давно нет, – тяжело вздохнул норушь. – Сама видишь, дом… дом погиб.
– Они шшшорилишь, шшшорилишь, а проходы шштановилишь вшё уже и уже, – пискнула самая маленькая норушка, вцепившаяся в сушку. – Они кришшшали и кришшали, а шштены шаталишь.
– Не плачь, не плачь, пожалуйста, – старшая вытерла сестричке мордочку собственной лапой и продолжила сама:
– Новые хозяева, дети
