села напротив и озабоченным взглядом окинула посуду, сказала:
— Миледи, думаю, вам срочно необходимо нанять дворецкого. Приборы отвратительно грязны!
Я взяла в пальцы ложечку, повертела её и пожала плечами:
— Нормальные приборы.
— Вы сегодня необыкновенно добры, миледи. В другой день отчитали бы прислугу лично! — осторожно ответила Лили.
Я промолчала и принялась размешивать сахар в чае. Приборы грязные. Ну пусть чистят, что мне-то? Я тут (надеюсь) ненадолго! Надо нанять дворецкого — пусть нанимают. Так и сказала ей:
— Нужен дворецкий — найдите его.
Лили выпрямилась, хотя и так сидела прямо, произнесла строгим голосом:
— Миледи, мне очень дорого ваше доверие, но я не могу взять на себя подобную ответственность! Дворецкий должен быть выбран хозяином дома, но наш любимый господин граф почил так невовремя… Поэтому ответственность за выбор дворецкого лежит целиком и полностью на вас, миледи.
— О господи, — пробормотала я. — Ну хорошо, без проблем, давайте кандидатуры, и я выберу.
Лили обрадовалась. Она прямо расцвела на глазах, засияла, с удовольствием отпила маленький глоточек чая и сказала тоном полностью довольного человека:
— Я тотчас же напишу всем кандидатам и попрошу их явиться в ближайшее время в замок.
— И когда это ближайшее время?
— Думаю, пару дней будет достаточно, чтобы прибыть в Уирчистер из любого места Англикерии.
Превосходно. У меня есть два дня. Надо привыкнуть к этому дому, к этой эпохе, узнать всё, что мне будет нужно, и постараться вернуться домой. Желательно в том виде, в котором я оттуда попала сюда.
Чай как-то очень быстро закончился, и я пожалела об этом. Был он действительно неплох — совсем не из пакетиков. Лили ждала, что я чем-то обозначу момент окончания ланча, но я молчала, вертя в пальцах накрахмаленную салфетку. Тогда девушка жизнерадостно вздохнула и спросила:
— Быть может, миледи желает переодеться в домашнее платье?
— Да-да, — рассеянно ответила я. Домашнее платье… Халатик, что ли? Викторианская Англия, на которую похожа эта самая Англикерия, носила ли домашние халатики? Или мне действительно надо сменить платье?
Как всё это суетливо…
Со двора послышался громкий требовательный лай. Я встрепенулась. Боже, я забыла Клауса снаружи!
Вскочив, потребовала:
— Лили, впустите собаку в дом!
Она показалась мне оскорблённой:
— Но, миледи! Ведь вы же сами… Вы же не хотели… Ведь пёс перебьёт посуду и попортит мебель!
— Глупости, Клаус отлично воспитан и, к тому же, не может жить на улице!
— Миледи, но грязные лапы…
— Дайте мне полотенце, и я сама их ему вытру!
— Как можно, как можно? — снова, как на лужайке, запричитала Лили. — Я велю устроить собаке будку близ конюшни!
Я хотела было вызвериться на неё, но потом подумала: чего с ней зря болтать? Я же могу сама сходить, открыть дверь и впустить моего лабрадора в наш новый временный дом!
Когда я направилась к выходу, то в зеркало над камином увидела вытянувшееся от удивления лицо камеристки. Что, не ожидала? А вот накоси выкуси.
Клаус торчал на лужайке, лая в воздух. Он всегда так выражал своё неодобрение, но иногда я не могла понять, что именно не нравится псу. Теперь же я прекрасно его понимала. Украли хозяйку, бросили одного, ни в мячик поиграть, ни подстилки любимой… Я позвала его громко, очень стараясь не визжать:
— Клаус! Ко мне!
Лабрадор сорвался с места и бросился к крыльцу, но не налетел на меня, как обычно делал это — со всей дури, виляя даже не хвостом, а всем телом — а остановился как вкопанный в метрах двух. Снова принялся нюхать воздух в моём направлении. Я поджала губы, прищурилась. Надо дать ему понять, что это именно я, а не другая тётка, пусть даже пахну и выгляжу совсем не так, как обычно.
Присела на корточки — едва, ибо сразу сдавило в талии, раскинула руки и сказала вредным тоном:
— А кто у нас тут дурик на всю голову стукнутый? Кто у нас хозяйку не узнаёт? Кто хочет кушать? Клаус! Кушать? Кушать, да?
При знакомых словах «дурик» и «кушать» пёс завилял хвостом. В глазах Клауса я увидела некоторое недоверие, но хвост говорил: «Да, да, дурик хочет кушать!» Но в эту ловушку он не попался, потому что с самого первого дня получал еду исключительно за работу. Кто-то другой мог этого не знать, но не я. Поэтому, поднявшись, тётка с лицом чужой и запахом чужой сказала псу чужим голосом:
— Клаус, сидеть.
Толстый зад лабрадора дёрнулся, помедлил, но всё же аккуратно опустился на траву лужайки. Я возликовала. Ура! Работает! И тут же сказала строго, подтвердив команду жестом:
— Лежать.
Не сводя с меня красивых карих глаз, Клаус лёг. Его хвост легонечко покачивался из стороны в сторону. В моей груди царило полное и бесповоротное «ми-ми-ми», я удержалась от радостных слёз только огромным усилием воли. Чтобы закрепить успех, дала последнюю команду:
— Спать!
Эта команда давалась Клаусу труднее всех остальных, потому что требовала полной неподвижности — в том числе и хвоста. Но он покороно положил голову на вытянутые передние лапы и закрыл глаза.
Мой хороший мальчик! Мой лапушка! Даже если он меня не узнал, решил, что я своя, и можно меня слушаться!
— Ай хорошо! — совершенно счастливым голосом провозгласила я. — Ай браво! Ай какой хороший мальчик!
Хороший мальчик завилял хвостом, но с места не двинулся, только тяжко вздохнул. Спать — так спать по-настоящему. И я, чуть не запрыгав от радости, дала освобождающую команду:
— Всё!
Клаус вскочил и бросился ко мне. Теперь уже у него не было никаких сомнений — такие команды знала и использовала только я. Он ткнулся мордой мне в живот, вытянув шею и заглядывая в глаза, а хвост вертелся, как пропеллер.
Я же дала волю своему счастью и затормошила, зачесала Клауса по всей спине, по крупу над хвостом, и пёс с широкой «улыбкой», свойственной только лабрадорам и стаффам, принялся издавать те звуки, которые всегда смешили меня и
