казалась уверенной.
Даже лучше того, подумал про себя Ревик — она казалась рассерженной.
Она также казалась почти ликующей.
«Да, маленькая сестра, — подумал Ревик, глядя на неё. — Иногда карма справляется быстрее, если ей немножко помочь… и я рад стать этой помощью для тебя».
«… более чем рад», — мрачно добавил его разум.
— Я отведу вас к ним, — сказала девушка, пока он продолжал смотреть на неё.
Вновь сосредоточившись на её лице, Ревик лишь кивнул.
Он всё ещё смотрел на неё, когда что-то стукнуло его по ноге.
Он вздрогнул, глянув вниз.
Там стояла маленькая видящая.
Он даже не услышал её приближение. Она была такой маленькой, что его свет, до сих пор находившийся в режиме боевой готовности, почти не отследил её присутствие в комнате.
Не обращая внимания на винтовку и на тот факт, что оружие всё ещё дымилось от убийства того человека, малышка протянула к нему ручку, совершая хватающее движение пухлыми пальчиками. Она смотрела ему в лицо, тянущиеся ручки и поджатые губы выражали настойчивость.
Ей не могло быть больше восьми лет.
Для человека она выглядела года на три.
Ревик уставился на неё, поражённый её бесстрашием — она не боялась его, не боялась того, что он только что сделал.
Светлые эфемерные глаза смотрели на него в ответ.
Её радужки были завораживающего резко-зелёного оттенка чистого нефрита.
Ревик всё ещё смотрел на неё, когда эта маленькая ладошка нашла его руку и обхватила три его пальца. Она взглянула на него снизу вверх, словно ожидая.
Он видел в её глазах лишь доверие.
Боль пронеслась по свету Ревика, оборвав его дыхание.
Несколько секунд он мог лишь стоять там, смотря в это округлое личико и светло-зелёные глаза, которые глядели на него так, будто она его знала.
Ощущалось это так, будто кто-то взял нож для колки льда и вонзил прямо в его сердце.
Глава 2. Сайгон, 1974
Он плыл.
Потерявшись в ясном, сине-золотистом, покрытом бриллиантами океане, он плыл.
Его руки с силой гребли по волнам. Ноги активно работали, мышцы и лёгкие напрягались, грудь и сердце напрягались, глаза напрягались, пытаясь найти…
Он не знал, что он пытался найти.
Над головой светило сине-белое солнце.
Здесь был настоящий рай.
Рай.
Ему здесь не место. Он вообще не должен здесь находиться.
Он видел дельфинов, рыб…
Зелёные глаза сверкнули солнечным светом; широкая, смеющаяся улыбка.
Его сердце болело, всё его тело болело.
Он хватался за это, тянулся к этому, простирая руки и пальцы…
Но это исчезло.
Присутствие появилось и пропало, ускользая от него.
Оно дразнило его… ранило его.
Он слышал смех. Её смех звенел, заполняя его уши, его голову, вызывая головокружение, эрекцию, тошноту от желания, тоски, сбивая его с толку…
Он плыл сквозь волны.
Он поморгал, чтобы перед глазами прояснилось, развернулся, втянул воздух, но получил морскую воду, когда волна ударила в лицо. Ахнув, он поворачивал голову, чтобы осмотреть волны и берег, пока держался на поверхности.
Перед ним простиралась бесконечная протяжённость песка.
Над головой поднимались безмолвные и неподвижные утесы.
Ближе к нему поросшая деревьями скала выступала в океан примерно на двадцать метров от берега. Он слышал птиц, видел, как те порхают над головой, выписывая фигуры, похожие на живой дым и облака под ослепительно белым солнцем. Небо имело такой яркий оттенок синевы, что у него в горле встал ком, а на глаза едва не навернулись слёзы.
Он не знал, где находится.
Он не знал, где находится.
Он не знал, как найти её…
Ревик примостился на барном стуле, периодически помахивая рукой перед лицом, чтобы отогнать мух.
Он хмуро смотрел в пивной стакан, стоявший на тиковом баре перед ним.
Пиво было дерьмовым и слишком тёплым.
Окинув взглядом тускло освещённое пространство, он поискал своё контактное лицо.
Сначала он использовал глаза, потом переключился на зрение видящего, не сумев опознать несколько лиц за различными столиками, расставленными по бамбуковому полу. В таких местах не стоило пялиться, особенно сейчас, когда после отступления американских отрядов напряжение в Сайгоне возросло.
Даже со своим зрением видящего он действовал аккуратнее обычного.
В последнее время он чувствовал на себе взгляды с разных сторон.
Он знал, что принимать это на свой счёт будет паранойей.
До него доходили слухи, что в Сайгоне есть другие представители его вида — не видящие, работающие на Организацию, а монахи в пещерах или члены тех правительственных агентств, что ещё не были под контролем Организации. Он знал, что здесь также будут фрилансеры и наёмники, работающие в тени и желающие обогатиться в период хаоса.
За последние несколько месяцев во Вьетнаме появлялись самые разные собиратели, и люди, и видящие. И даже зная всё это, он испытывал паранойю.
Что-то в прикованных в нему взглядах казалось личным.
Ну, иногда.
Учитывая то, кем он был, Ревик не мог полностью отбросить такую вероятность, даже если ему этого хотелось. По той же причине он должен был уделять внимание подобным подсказкам интуиции, как минимум ровно настолько, чтобы выяснить, что породило вспышку внимания и адреналина.
Галейт предупреждал его о том же ещё до того, как послал сюда.
Но Ревик понимал, что его наставник и босс вообще опасался посылать его сюда. Ревик не в первый раз заметил, что Галейт не хотел отправлять его в Азию. Похоже, Галейт даже не хотел посылать его в относительно отдалённые её регионы, далеко от анклавов видящих к северу и западу от Сайгона.
Это стало первой высадкой Ревика где-либо на данном континенте с тех пор, как он вступил в Организацию в сороковых годах. Это не было бы странным, если бы он был человеком или занимал невысокий ранг в иерархии Организации. А так это было странным. Большинство видящих по-прежнему жило в Азии, и тут же находились центры торговли их людьми.
И то, что Галейт отрезал его от большинства событий на данном фронте, но при этом наделил такими обязанностями, было чрезвычайно странным.
Это казалось почти нелепым.
Ревик старался не воспринимать это на свой счёт.
Он знал, что в мире видящих у него известное имя и репутация.
Отчасти это началось ещё до его вступления в Организацию.
Как и многие видящие, которые просто пытались выжить, во время последней крупной человеческой войны он был обвинён в сговоре с нацистами. Ревик считал это нелепым, конечно же. Даже если не учитывать тот факт, что ему едва не отрубили башку в
