Пасечника Махмута знали все в округе, и он знал всех. Махмут был приветливым и общительным, с готовностью делился последним куском хлеба.
— Тпру, милая, стой, говорю, — притормозил лошадку Махмут, кивнул Алсу. — Что ж это ты пешочком? — шутливо попрекнул. — Утрасим (садись)! Ножки белые поранишь.
Дождался, пока Алсу устроится, дернул поводья.
Лошадка тронулась с места. Резиновые колеса телеги легко зашуршали по обочине.
— Угощайся, — Махмут открыл коробку, достал банку с медом. — В этом году славный получился.
— Спасибо. Но я как-то не очень голодна, — честно призналась Алсу.
— Да не стесняйся ты. Я ж от души.
Захотелось услужить старику, сделать приятное. Алсу благодарно улыбнулась, поднесла банку ко рту и стала с усердием глотать тягучую жидкость. Не то чтобы она любила мед до такой степени, чтобы опростать пол-литровую банку за один присест, но ей почему-то показалось, что это порадует пасечника.
Пасечник вылупил глаза.
— Однако… будь здорова! Никто еще так не ценил мой мед. Ну прям как золотой. Якши кыз (красивая, хорошая девочка). Если ты так мед ешь, как же ты работаешь? Был бы у меня еще сын, сосватал бы не глядя.
И вдруг старик затянул песню. Алсу не знала этого языка.
А лошадка, кажется, знала, прядала ушами, тихо фыркала, по бокам метала хвостом. Свернули с трассы к дому Алсу. Она хотела остановить старика, но он только плечом дернул, запел заунывнее. Телега катила с горки, а за ними по дороге следом продолжала клубиться пыль.
Кепочка деда сбилась на затылок, обнажив морщинистый, неправильно загоревший лоб. От собственной печальной песни его разбирала дрема, он с ней боролся, засыпал-просыпался, хватал вожжи, выкрикивал недопетые слова. Еще недавно ему было одиноко, а теперь он был доволен, как тогда в детстве, когда от пуза напивался кумыса, до отвала наедался мяса. От такой обожратушки живот становился круглым, выпячивался из-под грязной рубахи и тихо булькал, матери на радость. Она щелкала по пузику искривленным из-за тяжелой работы пальчиком, обнимала сына и радовалась его сытости.
Чуть не проехали мимо. Алсу разбудила старика, спрыгнула с телеги.
— Твое? — протянул дед тортик.
— Хотите?
— Не, у меня полная телега сладостей, — отказался дед и стал разворачивать лошадь — Уж я тебя!
Лошадь тыркалась-пыркалась-фыркалась — не справилась, застряла. Пришлось Махмуту слезать с телеги. Пошли сквозь высокую траву напролом.
Вскоре лошадь трусила обратно, Махмут шел следом.
Алсу удивилась, когда вдруг на земле увидела две банки меда.
— Дед Махмут! — закричала вдогонку.
Он шел, не оборачиваясь, вобрав голову в плечи.
— Спасибо!
Махнул рукой, задом впрыгнул в телегу, нашел бутылку воды, стал жадно пить.
Глава 5
Тортик с вишенкой
Дом был пуст. На столе стоял теплый чайник, на тарелке — куски колбасы, сыра. Мать принимала гостей? Это немного напрягло. Вышла во двор, заглянула в сарай, баню. Везде глухая тишина. Напряжение переросло в тревогу. Стала искать записку, читать записи на перекидном календаре: хлеб, подсолнечное масло, колбаса, сыр… ничего нового, обычный список для магазина. Правда, появилась смесь цифр и непонятных символов, похожих на пароль. Эта абракадабра оптимизма не прибавила.
Поставила на плиту чайник, подошла к холодильнику и на дверце обнаружила тетрадный лист, примагниченный большой божьей коровкой: «Я скоро! Приду, все расскажу. Мама».
Так бы сразу. От сердца отлегло. Алсу вошла в свою крохотную комнатку, на пороге скинула туфли, платье, ощутила истинное блаженство: наконец избавилась от орудий пыток: вонючих тряпок, силикона, парика. Протопала к уголку, где располагалось подобие письменного стола — большего в деревенском доме разместить не было возможности — и поставила на стол пакетик с маленьким тортиком, открыла коробку, извлекла сласть, с полки достала свечку и спички. Примостив восковую палочку по центру тортика, запалила фитилек, и, напевая «Хеппи бездей ту ю… Костян», кровожадно откусила кусок, на который пришелся нос красавца.
Стала жевать. Как она ненавидит Костю Сидорова! Всей душой! Всеми мозгами!
С волками жить — по волчьи выть.
Мама говорила: «Потерпи чуть-чуть, перебесится, успокоится. Тут промолчим, там справимся. И начнется у нас новая жизнь!»
Откусила красавцу правый глаз.
— Что празднуем? — зашла в комнату мама. Она была в свободных голубых джинсах с завышенной талией, белой футболке и бордовой клетчатой рубашке.
— Ты где была?
— Не волнуйся, — улыбнулась мама, коготком зацепила кусочек торта. — Провожала отца.
— Приезжал? — воскликнула Алсу и тут же скисла. — А чего меня не дождался?
— Ему надо было до двенадцати вернуться в город. А ты чего так рано? Из-за вчерашнего?
— Забей, — отмахнулась Алсу.
Мать загуглила.
««Забей» — часто используют в разговорной речи. Слово вошло в обиход из строительной отрасли, когда забей употреблялось в сочетании с словами гвоздь, крюк. Сейчас его применяют часто в смысле «не обращай внимание», «не придавай значения», «не принимай близко к сердцу»».
Алсу откусила «дракону» голову. В глазах блаженство и кайф.
— С тобой все в порядке? — осторожно спросила мать. Она уже откровенно начала волноваться. — Как-то мне не спокойно.
— Что со мной может случиться? — засмеялась Алсу.
— Мало ли. Будь всегда со мной на связи. Поняла меня?
— Пожалуйста, — поправила Алсу.
— Что «пожалуйста»? — не поняла мать.
— Обычно так говорят в конце просьбы.
— Хорошо, пожалуйста, будь добра, следи, чтобы телефон больше не разряжался.
— Ма, лучше расскажи, как там папа?
В детстве Алсу ненавидела все эти королевские церемонии, дворцовые ритуалы. Было жутко обидно, что мама постоянно заставляла носить длинные парчовые платья, хотя интересы у Алсу были отнюдь не дворцовые, потому что кучу времени она проводила с отцом. Раньше дела у него шли неважно, он никак не мог адаптироваться, вникнуть в дворцовую суету, этикеты, да и жизнь самого королевства ставила его в тупик. А мама была вполне успешной королевой, правила с размахом, справедливо, беспрерывно. Зато Алсу больше времени проводила с отцом: они выходили на поверхность, много рыбачили, спали в палатках — после дворцовых шелковых простыней ночь
